Глава 38. ЖИЗНЬ
ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Руссо
полагал, что совершенно успокоил своего больного. Тереза рассказывала всем соседкам,
что, но мнению знаменитого доктора, г-на де Жюсье, Жильбер вне опасности. На
самом же деле, в то врем», когда все успокоились, Жильбер подвергался
жесточайшей опасности, которой он избежал лишь благодаря своему упрямству и
мечтательности.
Руссо не
мог быть настолько доверчив, чтобы не таить в глубине души прочно укоренившейся
подозрительности, основанной на каком-нибудь философском рассуждении.
Зная,
что Жильбер влюблен, и застав его с поличным в то время, как он нарушал предписания
врача, он рассудил, что Жильбер способен повторить ошибки, если предоставить
ему свободу.
По-отечески
заботясь о молодом человеке, Руссо хорошенько запер чердачную дверь на замок,
предоставив ему возможность in petto
лазать в
окошко, но не позволяя выходить из комнаты.
Нельзя
себе представить, до какой степени эта опека разгневала Жильбера. Она заставила
его задуматься о будущем.
На
некоторых людей противоречие оказывает плодотворное влияние.
Все
мысли Жильбера отныне занимала Андре. Он мечтал о счастье видеть ее, наблюдать
хотя бы издали за ее выздоровлением.
Однако
Андре не появлялась у окна павильона. Одна лишь Николь показывалась время от
времени с горячим питьем на фаянсовом подносе, да барон де Таверне шагал взад и
вперед по садику, сердито сопя, будто пытался прийти в себя, – вот и все,
что мог видеть Жильбер, жадно вглядываясь в окна и пытаясь проникнуть сквозь
толстые стены.
Впрочем,
эти подробности немного его успокаивали, потому что свидетельствовали о болезни,
но не о смерти.
«Там, за
этой дверью или за этим ставнем, – говорил он себе, – дышит, страдает
та, которую я страстно люблю, боготворю, та, при виде которой я начинаю дрожать,
задыхаться; та, от которой зависит моя жизнь».
С этими
мыслями Жильбер так высовывался из окошка, что любопытная Николь каждую минуту
готова была поверить в то, что он собирается выброситься. Жильбер наметанным
глазом прикидывал толщину перегородок, паркета и фундамента павильона и
выстраивал в голове точный его план: там должна быть комната барона де Таверне,
вон там – кладовая и кухня, в той стороне – комната Филиппа, здесь – спальня
Николь и, наконец, комната Андре, святая святых, перед дверью которой он готов
был отдать жизнь за право провести там на коленях один-единственный день.
Эта
священная комната в представлении Жильбера была большой комнатой первого этажа,
задуманной первоначально как приемная. По мнению Жильбера, из этой комнаты в
спальню Николь должна была выходить застекленная дверь.
– Счастливы
те, кто ходит в саду, куда выходят окна из моей комнаты и с лестницы! Счастливы
те, кто равнодушно топчет землю недалеко от павильона! Должно быть, по ночам
оттуда слышны стоны и жалобы Андре.
От мечты
до ее исполнения – далеко! Однако люди с богатым воображением умеют сокращать
это расстояние. Даже в невозможном они усматривают действительное, они умеют
перебрасывать мосты через реки, приставлять лестницы к горам.
В первое
время Жильбер предавался мечтаниям.
Потом он
пришел к мысли, что вызывающие у него зависть счастливцы – не более, чем простые
смертные, которые топчут землю такими же, как у него, ногами и у которых руки
умеют открывать двери. Он представил себе, как он был бы счастлив проскользнуть
украдкой к этому запретному дому и подслушать под окнами, о чем говорят в
комнатах.
Жильберу
мало было мечтать, он должен был немедленно перейти к исполнению задуманного.
Кстати
сказать, к нему быстро возвращались силы. Молодость плодотворна и щедра. Три дня
спустя Жильбер вследствие возбуждения чувствовал себя как никогда сильным.
Он
прикинул, что раз Руссо его запер, то одна из самых больших трудностей
устранена необходимость входить к мадмуазель Таверне через дверь.
И
действительно, дверь выходила на улицу Кок-Эрон; Жильбер, запертый на улице Платриер,
не мог попасть ни на одну из улиц; если бы ему удалось выбраться, ему не
пришлось бы отворять двери.
Оставались
окна.
Оконце
его чердака находилось на высоте пятидесяти футов от земли.
Не
будучи пьяным или сумасшедшим, вряд ли кто-нибудь отважился бы спуститься по
этой отвесной стене.
«До чего
же, все-таки, хорошее изобретение – дверь, – повторял он про себя, кусая
кулаки, – а философ Руссо взял да и запер ее!»
Может,
вырвать замок? Это нетрудно. Но уж тогда нет никакой надежды вернуться в гостеприимный
дом.
Из замка
Люсьенн – сбежал, с улицы Платриер – сбежал, из замка Таверне – сбежал. Если
все время убегать, то это значит – не сметь смотреть людям в глаза из боязни
услышать упрек в неблагодарности или легкомыслии.
«Нет,
господин Руссо ни о чем не узнает».
Скорчившись
у окошка. Жильбер продолжал:
«Ноги и
руки – естественные инструменты свободного человека. С их помощью я зацеплюсь
за черепицу и, держась за водосточный желоб – довольно узкий, правда, зато прямой
и, следовательно, самый короткий путь между двумя точками, – я доберусь,
если мне суждено добраться, до соседнего оконца. А это – окно на лестницу. Если
не доберусь, я упаду в сад – это наделает шуму, из павильона прибегут люди,
меня подымут, узнают; это будет красивая, благородная, поэтичная смерть; я
вызову к себе жалость – превосходно!
Если я
доберусь – а я на это рассчитываю, – я пролезу через окно на лестницу,
спущусь босиком до второго этажа, откуда окно тоже выходит в сад; до земли от
окна – пятнадцать футов. Я спрыгну… Увы!.. У меня нет ни прежней силы, ни
ловкости! Правда, я смогу держаться за балку… Да, но она вся источена червями и
рассыплется; я покачусь кубарем – и где тогда моя благородная и поэтичная
смерть? Я буду весь вывалян в известке, оборван, – стыдно! – я буду
похож на мелкого воришку. Об этом даже страшно подумать! Барон де Таверне
прикажет привратнику вытолкать меня в шею или Ла Бри надерет мне уши. Нет, у
меня здесь – двадцать бечевок, из них можно связать веревку; как говорит господин
Руссо: из соломинок складывается сноп. Я позаимствую у госпожи Терезы бечевки
всего на одну ночь, я свяжу их узлами и, добравшись до окна второго этажа,
привяжу веревку к балкончику или даже за сточный желоб и спущусь в сад».
Осмотрев
желоб, он отвязал бечевки, измерил их, прикинул на глаз высоту и почувствовал
себя сильным и решительным.
Он свил
из бечевок крепкую веревку, попробовал свои силы, подвесив ее за чердачную балку,
и обрадовался, убедившись в том, что на губах выступило совсем немного крови:
он решился на ночную вылазку.
Желая
обмануть г-на Жака и Терезу, он притворился больным и не вставал с постели до
двух часов, то есть, до того времени, когда Руссо имел обыкновение после обеда
отправляться до самого вечера на прогулку.
Жильбер
объявил, что хочет спать и не собирается вставать до утра.
Руссо
предупредил, что будет ужинать в городе; он был рад, что у Жильбера такие
благие намерения.
На том
они и расстались.
Едва
Руссо вышел, Жильбер опять отвязал бечевки и на сей раз свил их на совесть.
Он еще
раз ощупал желоб и черепицу и стал дожидаться наступления темноты.
|
