Увеличить |
Глава 42. ПРЕДЧУВСТВИЕ
На
следующий день часы в Трианоне пробили двенадцать, когда Николь прокричала не выходившей
еще из комнаты Андре:
– Мадмуазель!
Мадмуазель! Господин Филипп!
Крик
раздался внизу на лестнице.
Удивленная
и, вместе с тем, обрадованная Андре запахнула на груди муслиновый пеньюар и
бросилась навстречу молодому человеку, спешивавшемуся на дворе Трианона. Он как
раз справлялся у слуг, в котором часу он мог бы повидаться с сестрой Андре
распахнула входную дверь и оказалась лицом к лицу с Филиппом; услужливая Николь
уже сходила за ним во двор и теперь вела его за собой по ступенькам.
Девушка
бросилась брату на шею, и оба они направились в комнату Андре вместе с Николь.
Только
тогда Андре заметила, что Филипп выглядел мрачнее, чем обыкновенно, что даже в
его улыбке проглядывала грусть; еще она обратила внимание на то, как безупречно
на нем сидел элегантный мундир; под мышкой он зажимал походный плащ.
– Что
случилось, Филипп? – спросила она тотчас же, повинуясь инстинкту,
свойственному чувственным натурам, для которых довольно одного взгляда, чтобы
заметить неладное.
– Дорогая
сестра! – отвечал Филипп. – Нынче утром я получил приказ догонять
свой полк.
– Так
ты уезжаешь?
– Уезжаю.
Андре
вскрикнула, и после этого болезненного вскрика ее словно оставили силы и
мужество.
И хотя в
отъезде Филиппа не было ничего неестественного и Андре следовало быть к нему
готовой, новость эта настолько ее сразила, что она была вынуждена опереться на
руку брата.
– Боже
мой, неужели тебя так огорчает мой отъезд? – с удивлением заметил
Филипп. – Ты ведь знаешь, Андре, что в жизни солдата это случается
довольно часто.
– Да,
да! Разумеется! – прошептала девушка. – А куда ты едешь, брат?
– Мой
гарнизон сейчас в Реймсе. Меня ждет не такой уж долгий путь, как видишь.
Правда, оттуда полк, по всей вероятности, будет переведен в Страсбург.
– Как
жаль! – воскликнула Андре. – Когда же ты отправляешься?
– Приказом
мне предписывается отправляться в путь немедленно.
– Так
ты пришел попрощаться?..
– Да,
сестра.
– Попрощаться!..
– Ты
мне хотела сообщить что-нибудь особенное, Андре? – спросил Филипп,
обеспокоенный грустью сестры – грустью, не соразмерной со слишком
незначительной причиной – его отъездом.
Андре
поняла, что его последние слова относились к Николь, следившей за происходящим
с нескрываемым удивлением, вызванным душевным состоянием Андре.
Действительно,
отъезд Филиппа, офицера, отправлявшегося в свой гарнизон, не мог быть катастрофой,
вызвавшей столько слез Андре поняла и чувства Филиппа, и удивление Николь. Она
накинула на плечи мантильку и направилась к двери.
– Иди
к решетке парка, Филипп, – сказала она. – Я тебя провожу крытой
аллеей Мне в самом деле необходимо кое-что тебе сообщить, брат.
Эти
слова послужили приказом для Николь. Она скользнула вдоль стены и вернулась в
комнату хозяйки, пока та спускалась по лестнице вместе с Филиппом Андре
спускалась по той самой лестнице, которая еще и сегодня идет вдоль часовни и
через переход выводит в сад. Несмотря на вопросительные, тревожные взгляды
Филиппа, Андре долгое время молчала, повиснув на руке брата и склонив голову к
нему на плечо.
Потом
сердце ее не выдержало, она смертельно побледнела, ком подступил у нее к горлу
и слезы хлынули из глав.
– Сестричка,
дорогая моя, милая Андре! – вскричал Филипп. – Во имя Неба заклинаю
тебя объяснить мне, что с тобой?
– Друг
мой! Мой единственный друг! – пролепетала Андре. – Ты оставляешь меня
одну в мире, куда я попала совсем недавно, где я чужая, и ты еще спрашиваешь,
почему я плачу! Посуди сам, Филипп: моя мать умерла в тот день, как я появилась
на свет; страшно в этом признаться, но отца у меня словно и не было. Все свои
огорчения, все свои маленькие тайны я поверяла тебе одному. Кто мне улыбался?
Кто меня ласкал? Кто меня баюкал, когда я была совсем маленькая? Ты! Кто
защищал меня с тех пор, как я выросла? Ты! Кто заставил меня поверить в то, что
божьи твари созданы в этом мире не только для страданий? Ты, Филипп, тоже ты. И
я никогда и никого не любила с тех пор, как появилась на свет, кроме тебя, и
меня никто не любил, кроме тебя. Ах, Филипп, – с грустью продолжала
Андре, – ты отворачиваешься, и я знаю, о чем ты сейчас думаешь! Ты
говоришь себе, что я молода, красива, что я не права, что не верю в будущее и в
любовь. Увы, ты сам видишь, Филипп, что недостаточно быть только красивой и
молодой – ведь я никому не нужна.
Ты скажешь,
что ее высочество ко мне добра. Разумеется, она выше всяких похвал; так мне, по
крайней мере, кажется, я считаю ее совершенством. Но, может быть, именно
оттого, что я так к ней отношусь, я испытываю к ней уважение, но не любовь. А
любовь, Филипп, так мне нужна! Ведь я привыкла загонять внутрь любое чувство, и
теперь мое сердце готово разорваться. Мой отец… О, Господи, отец!.. Я не сообщу
тебе ничего нового, Филипп: отец не только не является ни моим защитником, ни
другом – напротив, когда он смотрит на меня, он внушает мне страх. Да, да, я
боюсь его, Филипп, особенно с той минуты, как узнала, что ты едешь. Чего я
боюсь? Сама не знаю. Боже мой! Да разве не так же птицы и звери предчувствуют
надвигающуюся бурю? Ты скажешь, что это суеверие. А что, если наша бессмертная
душа предчувствует несчастье? С некоторых пор дела нашей семьи пошли в гору.
Мне это отлично известно, Ты стал капитаном, я – почти член семьи у ее
высочества, отец вчера ужинал в тесном кругу у короля. Ты, должно быть, сочтешь
меня сумасшедшей, но я все равно скажу тебе, Филипп, что все это пугает меня
больше, чем наша нищета и наша безвестность в те времена, когда мы жили в
Таверне.
– Но
там, дорогая сестричка, ты тоже была одна, – с грустью возразил
Филипп, – там даже не было меня, чтобы тебя утешить.
– Да,
но там я была наедине со своими детскими воспоминаниями. Мне казалось, что
стены, в которых я родилась, выросла, где умерла моя мать, должны меня
защитить, если можно так выразиться. Все мне там было мило. Я была спокойна,
когда ты уезжал, и радовалась, когда ты возвращался. Независимо от твоих
отъездов и возвращений, мое сердце принадлежало не только тебе, но и нашему
дорогому дому, саду, цветам, тому целому, часть которого ты собой являл
когда-то. А сегодня ты для меня все, Филипп. Раз ты меня покидаешь, это значит,
что я оставлена всеми.
– Но
ведь сегодня, Андре, у тебя гораздо более могущественные защитники, чем
я, – возразил Филипп.
– Это
верно.
– И
впереди у тебя – блестящее будущее.
– Как
знать!..
– Что
же тебя пугает?
– Не
знаю.
– Это
неблагодарность по отношению к Богу, сестричка.
– Да
нет, я за все горячо благодарю Небо, молясь утром и вечером. Но мне кажется,
что каждый раз, как я опускаюсь на колени. Бог, вместо того, чтобы принять мои
молитвы, словно предупреждает меня: «Берегись, берегись!»
– Да
чего же ты должна беречься? Ответь! Я вместе С тобой готов предположить, что
тебе угрожает несчастье. Ты что-нибудь предчувствуешь? Знаешь ли ты, что нужно
делать, чтобы его преодолеть или избежать?
– Я
ничего не знаю, Филипп. Но у меня такое чувство, будто моя жизнь висит на
волоске и что меня ничего хорошего не ждет с той минуты, как ты уедешь. Словом,
у меня такое ощущение, будто меня во сне вкатили на высокую гору, где,
проснувшись, я должна удержаться. И вот я проснулась, вижу пропасть, но я уже
лечу в нее, а тебя нет и удержать меня некому. И я вот-вот исчезну в этой
пропасти и разобьюсь насмерть.
– Дорогая
сестричка, моя милая Андре! – заговорил Филипп, невольно волнуясь при виде
ужаса, написанного на лице Андре. – Ты преувеличиваешь свое нежное чувство
ко мне, я очень тебе благодарен. Да, ты теряешь друга, но ведь ненадолго: я
буду недалеко, и ты можешь меня вызвать, как только я тебе понадоблюсь. Все это
только химеры, тебе ничто не угрожает. Андре остановилась перед братом.
– В
таком случае, Филипп, объясни мне, почему ты, мужчина, сильнее меня духом,
сейчас такой же грустный, как и я? Как ты это объяснишь, брат?
– Объяснить
нетрудно, дорогая сестра, – отвечал Филипп, останавливая Андре, которая пошла
было снова, как только перестала говорить. – Мы с тобой брат и сестра не
только по духу и крови, мы одинаково чувствуем. Кроме того, мы жили в согласии,
которое стало мне особенно дорого со времени нашего переезда в Париж. Сейчас я
вынужден порвать эту связь с тобой, и этот удар отзывается в моем сердце. Вот
отчего я тоскую, но это пройдет. Я, Андре, заглядываю в будущее и не верю в
несчастье, если не считать несчастьем нашу разлуку на несколько месяцев, может
быть – на год. Но я смирился и говорю не «прощай», а «до свидания».
Несмотря
на его утешения, Андре зарыдала.
– Дорогая
сестра! – воскликнул Филипп в отчаянии от того, что не понимает причины ее
слез. – Ты не все мне сказала, ты что-то от меня скрываешь. Прошу тебя во
имя Неба: скажи мне правду!
Он обнял
ее за плечи, привлек к себе и заглянул в глаза.
– Что
ты, Филипп! Нет, нет, клянусь тебе: ты знаешь все, мое сердце у тебя, как на
ладони.
– Тогда
умоляю тебя, Андре: возьми себя в руки и не огорчай меня.
– Ты
прав, – сказала она, – я просто сошла с ума. Послушай: я никогда не
была сильна духом, ты знаешь это лучше, чем кто бы то ни было, Филипп. Я
постоянно чего-то пугаюсь, что-то себе придумываю, чем-то недовольна. Но я не
должна впутывать в свои бредни горячо любимого брата, если он меня уверяет в
обратном и пытается доказать, что мои тревоги напрасны. Ты прав, Филипп: верно,
все верно, мне здесь очень хорошо. Прости меня, Филипп. Видишь, я вытираю
слезы, я больше не плачу, я улыбаюсь, Филипп. Нет, я не стану говорить
«прощай», я тоже скажу тебе «до свидания».
Девушка
нежно поцеловала брата, пряча от него последнюю слезу, затуманившую ее взор и
скатившуюся, словно жемчужинка, на золотой аксельбант молодого офицера.
Филипп
взглянул на нее с нескрываемой братской нежностью и в то же время с отеческой
заботой.
– Андре! –
молвил он. – Я так тебя люблю! Ничего не бойся. Я уезжаю, но каждую неделю
буду посылать тебе с курьером письма. И ты мне пиши почаще.
– Хорошо,
Филипп. Для меня это будет единственной радостью. А ты предупредил отца?
– О
чем?
– Об
отъезде.
– Дорогая
сестра! Да ведь барон сам принес мне нынче утром приказ министра. Господин де
Таверне – не ты, Андре. Он без труда обойдется без меня; мне показалось, что он
рад моему отъезду, и он прав: здесь я не продвинусь по службе, а там, напротив,
для этого может представиться случай.
– Отец
счастлив оттого, что ты уезжаешь? – прошептала Андре. – Ты не ошибся,
Филипп?
– У
него есть ты, – проговорил Филипп, избегая ответа на вопрос. – Для
него это большое утешение, сестричка.
– Ты
вправду так думаешь, Филипп? Он меня совсем не видит.
– Сестричка!
Он поручил мне как раз сегодня передать тебе, что после моего отъезда он приедет
в Трианон. Он тебя любит, поверь мне. Вот только любит он по-своему.
– Что
с тобой Филипп? Что тебя смущает?
– Дорогая
Андре! Только что звонили часы. Который теперь час?
– Три
четверти первого.
– Так
вот, дорогая сестричка, причина моего смущения в том, что я уже час как должен
быть в пути, а мы теперь подошли к решетке, где меня ждет мой конь. Итак…
Андре
спокойно посмотрела на брата и, взяв его за руку, проговорила, пожалуй,
чересчур твердым голосом, чтобы скрыть охватившие ее чувства:
– Прощай,
брат…
Филипп в
последний раз обнял ее.
– До
свидания! Помни о своем обещании.
– О
каком обещании?
– Не
менее одного письма в неделю.
– Можешь
не просить.
Андре
произнесла эти слова из последних сил, бедняжка не могла больше говорить.
Филипп
еще раз взмахнул рукой и удалился.
Андре
провожала его глазами, затаив дыхание и удерживая вздох Филипп сел на коня, еще
раз простился с ней через решетку и ускакал.
Андре
неподвижно стояла до тех пор, пока он не скрылся из виду.
Потом
она повернулась и бросилась бежать, словно раненая лань. Едва добежав до
скамейки, она рухнула на нее, как подкошенная.
Из груди
ее вырвался душераздирающий крик.
– Боже
мой! Боже! – рыдая, говорила она. – Зачем Ты оставил меня одну?
Она
спрятала лицо в ладонях, роняя сквозь пальцы крупные слезы, которые она не
пыталась больше сдерживать.
Вдруг у
нее за спиной, в кустарнике, послышался легкий шум. Андре показалось, что это
чей-то вздох. Она в испуге обернулась: прямо перед собой она увидела чье-то
грустное лицо.
Это был
Жильбер.
|