Глава 25. ГЛАВА, ИЗ
КОТОРОЙ ЯВСТВУЕТ, ЧТО ПУТЬ К КАБИНЕТУ МИНИСТРОВ ОТНЮДЬ НЕ УСЫПАН РОЗАМИ
Лошади
де Ришелье опередили лошадей господ уполномоченных: маршал первым въехал во
двор особняка д'Эгийона.
Герцог
уже не ждал дядюшку и собирался уехать в Люсьенн, чтобы сообщить графине Дю
Барри, что враг сбросил маску. Когда швейцар объявил о прибывшем маршале, в его
оцепеневшей душе проснулась надежда.
Герцог
бросился навстречу дядюшке и взял его за руки с выражением нежности, равной пережитому
им волнению.
Маршал
поддался состоянию духа герцога: картина была трогательной. Однако чувствовалось,
что д'Эгийон спешил с объяснениями, в то время как маршал изо всех сил их
оттягивал, то рассматривая картину, то любуясь бронзовой статуэткой или
гобеленом, жалуясь при этом на смертельную усталость.
Герцог
отрезал дядюшке пути к отступлению, приперев его к креслу, как де Вилар запер
принца Евгения в Маршьенах, и пошел в атаку.
– Дядюшка! –
сказал он. – Неужели вы, умнейший человек Франции, могли подумать обо мне
так дурно и поверили, что я способен на эгоистический поступок?
Отступать
было некуда. Ришелье был вынужден высказаться.
– О
чем ты говоришь? – возразил он. – И с чего ты взял, что я думаю о
тебе хорошо или дурно, дорогой мой?
– Дядюшка,
вы на меня сердитесь.
– Я?
Да за что?
– К
чему эти уловки, господин маршал? Вы избегаете меня, когда вы так мне нужны!
Вот и все.
– Клянусь
вам, я ничего не понимаю.
– Сейчас
я вам все объясню. Король не пожелал назначить вас министром, и, раз я согласился
принять на себя командование рейтарами, вы предполагаете, что я вас покинул,
предал. Дорогая графиня питает к вам нежные чувства…
Ришелье
насторожился, но не только оттого, что услышал от племянника.
– Так
ты говоришь, что дорогая графиня питает ко мне нежные чувства?
– повторил
он – Я могу это доказать.
– Я
не спорю, дорогой мой… Я и взял тебя тогда с собой, чтобы помочь выдвинуться.
Ты моложе и, стало быть, сильнее; ты преуспеваешь – я терплю неудачу; это в
порядке вещей, и, могу поклясться, я не понимаю, почему тебя мучают угрызения
совести; если ты действовал в моих интересах, ты сто раз это уже доказал; если
ты действовал против, что ж.., я отвечу тебе тем же… Так нужны ли нам
объяснения?
– Дядюшка!
По правде говоря…
– Ты
просто младенец, герцог. У тебя прекрасное положение: пэр Франции, герцог, командующий
королевскими рейтарами, через полтора месяца будешь министром, ты должен быть выше
всяких мелочей; победителей не судят, дорогой мой. Вообрази.., я очень люблю
притчи.., вообрази, что мы с тобой – два мула из басни… Однако что там за шум?
– Вам
показалось, дядюшка. Продолжайте!
– Да
нет же, я слышу, что во двор въехала карета.
– Дядюшка,
не прерывайтесь, прошу вас! Ваш рассказ меня чрезвычайно интересует, я тоже
люблю притчи.
– Так
вот, дорогой мой, я хотел тебе сказать, что пока ты процветаешь, никто не
посмеет ни в чем тебя упрекнуть; тебе не нужно опасаться завистников. Однако
стоит тебе оступиться, споткнуться, и… Ах, черт возьми, вот тут-то и берегись
нападения волка! Стой! А ведь я был прав, в твоей приемной – шум, тебе,
вероятно, привезли портфель… Графиня, должно быть, славно для тебя потрудилась
в алькове Вошел лакей.
– Господа
уполномоченные Парламентом! – в беспокойстве объявил он.
– Вот
тебе раз! – воскликнул Ришелье.
– Что
здесь нужно уполномоченным Парламента? – спросил герцог, ничуть не
ободренный улыбкой дядюшки.
– Именем
короля! – звонко выговорил незнакомый голос в тишине приемной.
– Ого! –
вскричал Ришелье.
Бледный
д'Эгийон пошел навстречу двум уполномоченным, за ними показались два невозмутимых
швейцара, а за ними на некотором расстоянии
– целая
толпа перепуганных лакеев.
– Что
вам угодно? – спросил взволнованный герцог. – Мы имеем честь говорить
с герцогом д'Эгийоном? – спросил один из уполномоченных.
– Да,
господа, я – герцог д'Эгийон.
В ту же
секунду уполномоченный с низким поклоном достал из-за перевязи составленную по
всей форме бумагу и прочел громко и отчетливо.
Это был
обстоятельный приговор, подробный, полный, в нем выдвигались обвинения против
герцога д'Эгийона и выражались подозрения в преступлениях, затрагивавших его
честь; герцог временно лишался звания пэра королевства и отстранялся от
должности.
Герцог
слушал приговор, как громом пораженный. Он стоял не шевелясь, подобно статуе,
застывшей на пьедестале, и даже не протянул руки, чтобы взять у уполномоченного
Парламента копию приговора.
Бумагу
взял маршал. Он выслушал приговор также стоя, однако выглядел бодро и был
оживлен. Прочтя документ, он поклонился господам уполномоченным.
Они уже
давно ушли, а герцог по-прежнему находился в оцепенении.
– Тяжелый
удар! – проговорил Ришелье. – Ты больше не пэр Франции – это
унизительно.
Герцог
повернулся к дяде с таким видом, словно только сейчас к нему вернулась жизнь вместе
со способностью мыслить.
– Ты
этого не ожидал? – спросил Ришелье.
– А
вы, дядюшка? – спросил д'Эгийон.
– Как
я мог предвидеть, что Парламент нанесет такой страшный удар любимцу короля и фаворитке?..
Эти господа рискуют головой.
Герцог
сел, прижав руку к пылавшей щеке.
– Только
вот если Парламент лишает тебя звания пэра в ответ на назначение командующим
рейтарами, – продолжал старый маршал, вонзая кинжал в открытую рану, –
то он приговорит тебя к заключению и сожжению на костре в тот день, когда ты
будешь назначен премьер-министром. Эти господа тебя ненавидят, д'Эгийон,
остерегайся их.
Герцог
героически перенес эту отвратительную насмешку; несчастье его возвышало, оно
очищало душу.
Ришелье
принял его стойкость за бесчувственность, даже за тупость; он подумал, что его
уколы слишком слабы.
– Не
будучи пэром, – проговорил он, – ты перестанешь быть бельмом на глазу
у этих «судейских крючков»… Уйди на несколько лет в неизвестность. Кстати,
видишь ли, неизвестность, твое спасение, придет к тебе так, что ты и не
заметишь; будучи отстранен от должности пэра, ты почувствуешь, что тебе труднее
стать министром, это выбьет тебя из седла. Впрочем, если ты хочешь бороться,
Друг мой, что ж, у тебя в распоряжении графиня Дю Барри; она питает к тебе
нежные чувства, а это надежная опора.
Д'Эгийон
встал. Он даже не удостоил маршала злобного взгляда в ответ на те страдания, которые
старик только что заставил его вынести.
– Вы
правы, дядюшка, – спокойно отвечал он, – и в последнем вашем совете
чувствуется мудрость. Графиня Дю Барри, к которой вы любезно советуете мне
обратиться и которой вы сказали обо мне столько хорошего и так горячо, что
любой в Люсьенн может это подтвердить, графиня Дю Барри меня защитит. Слава
Богу, она меня любит, она смелая, имеет влияние на его величество. Благодарю
вас, дядюшка, за совет, я укроюсь там, как в спасительном порту во время бури.
Лошадей! Бургиньон, в Люсьенн!
На губах
маршала застыла улыбка.
Д'Эгийон
почтительно поклонился дядюшке и вышел из гостиной, оставив маршала сильно
заинтригованным, больше того – смущенным тем озлоблением, с которым он вцепился
в благородную и живую плоть.
Старый
маршал почувствовал некоторое утешение, видя безумную радость парижан, когда
вечером они читали на улице десять тысяч экземпляров приговора, вырывая его
друг у Друга из рук. Однако он не мог сдержать вздох, когда Рафте спросил у
него отчета о вечере.
Он
рассказал ему все, ничего не утаив.
– Значит,
удар отражен? – спросил секретарь.
– И
да, и нет, Рафте; рана оказалась несмертельной; но у нас есть в Трианоне
кое-что получше, и я упрекаю себя за то, что не посвятил себя этому целиком. Мы
гнались за двумя зайцами, Рафте… Это безумие…
– Почему
же, если поймать лучшего? – возразил Рафте.
– Ах,
дорогой мой, вспомни, что лучший – всегда тот, который убежал, а ради того,
чего у нас нет, мы готовы пожертвовать другим, то есть тем, что держишь в
руках.
Рафте
пожал плечами, он был недалек от истины.
– Вы
полагаете, – спросил он, – что д'Эгийон выйдет из этого положения?
– А
ты полагаешь, что король из него выйдет, болван?
– О!
Король всюду отыщет лазейку, но речь идет не о короле, насколько я понимаю.
– Где
пройдет король, там пролезет и графиня Дю Барри: ведь она держится поблизости
от короля… А где пролезет Дю Барри, там и д'Эгийон просочится… Да ты ничего не
смыслишь в политике, Рафте!
– А
вот мэтр Флажо другого мнения, ваша светлость.
– Ну,
хорошо! И что же говорит мэтр Флажо? Да и что он сам за птица?
– Он
– прокурор, ваша светлость.
– Что
же дальше?
– А
то, что господин Флажо утверждает, что король не выпутается.
– Ого!
Что может помешать льву?
– Мышь,
ваша светлость!..
– А
мышь – это мэтр Флажо?
– Он
так говорит.
– И
ты ему веришь?
– Я
всегда готов поверить прокурору, который обещает напакостить.
– Посмотрим,
что сможет сделать мэтр Флажо.
– Посмотрим,
ваша светлость.
– Иди
ужинать, а я пойду лягу… Я совершенно потрясен оттого, что мой племянник – больше
не пэр Франции и не станет министром. Дядя я ему или нет, Рафте?
Герцог
де Ришелье повздыхал, а потом рассмеялся.
– У
вас есть все, чтобы стать министром, – заметил Рафте.
|
