Глава 21. ОБМОРОКИ
АНДРЕ
Когда
Таверне пришел в себя и осмыслил то, что он называл своим несчастьем, он понял,
что настало время серьезного объяснения с той, что явилась главной причиной
стольких тревог.
Кипя от
гнева и возмущения, он направился в апартаменты Андре.
Девушка
заканчивала туалет: подняв кверху руки, она прятала за ушки две непокорные пряди
волос.
Андре
услыхала шаги отца в передней в ту минуту, как, зажав под мышкой книгу, она собиралась
выйти за порог.
– Здравствуй,
Андре! – проговорил барон де Таверне. – Ты уходишь?
– Да,
отец.
– Одна?
– Как
видите.
– Так
ты, стало быть, по-прежнему живешь здесь одна?
– С
тех пор, как Николь исчезла, у меня нет камеристки.
– Не
можешь же ты одеваться сама, Андре, это может тебе повредить: ты не будешь
иметь при дворе успеха. Ведь я тебе уже говорил, как следует себя вести, Андре.
– Прошу
прощения, отец, меня ожидает ее высочество.
– Уверяю
тебя, Андре, – продолжал Таверне, все более горячась, – смею вас,
мадмуазель, уверить, что над вашей простотой скоро все здесь будут смеяться.
– Отец…
– Насмешка
убийственна где угодно, но в особенности – при дворе.
– Я
об этом подумаю. А пока, я полагаю, ее высочество простит мне, что я оделась не
очень элегантно, потому что торопилась явиться к ней.
– Ступай,
но возвращайся, пожалуйста, сразу же, как только освободишься: мне нужно поговорить
с тобой об одном очень серьезном деле.
– Хорошо,
отец, – отвечала Андре и пошла прочь Барон смотрел на нее в упор.
– Подождите,
подождите! – воскликнул он. – Нельзя же выходить в таком виде, вы
забыли нарумяниться, мадмуазель, вы до отвращения бледны!
– Я,
отец? – остановившись, переспросила Андре.
– Нет,
в самом деле, о чем вы думаете, когда смотрите на себя в зеркало? Ваши щеки
белее воска, у вас огромные синяки под глазами. Нельзя, мадмуазель,
показываться в таком виде, иначе люди будут от вас шарахаться – У меня нет
времени что-нибудь менять в своем туалете, отец.
– Это
отвратительно! – вскричал Таверне, пожимая плечами. – Послал же мне
Господь дочку! До чего же мне не везет! Андре! Андре!
Но Андре
уже сбежала по лестнице.
Она
обернулась.
– Скажите,
по крайней мере, что вы больны! – крикнул Таверне. – Попытайтесь хотя
бы заинтриговать, раз уж не хотите быть привлекательной!
– Ну,
это будет нетрудно, отец, и если я скажу, что больна, мне не придется лгать,
потому что я действительно чувствую себя не вполне здоровой.
– Ну
вот, – проворчал барон, – этого нам только не хватало.., больна!
– И
он процедил сквозь зубы:
– Черт
побрал бы этих тихонь!
Он
вернулся в комнату дочери и занялся тщательными поисками того, что натолкнуло
бы его на мысль и помогло бы ему составить свое мнение о происходящем.
В это
время Андре шла через сад между клумбами. Временами она поднимала голову и подставляла
лицо свежему ветру, потому что запах цветов слишком сильно ударял ей в голову и
заставлял ее вздрагивать.
Шатаясь
под палящими лучами солнца и ища глазами, на что бы опереться, девушка с трудом
добралась до приемных Трианона, пытаясь справиться с неведомым недугом.
Герцогиня де Ноай, стоявшая на пороге кабинета ее высочества, с первых слов
дала понять Андре, что ее давно ждут.
В самом
деле, аббат ХХХ, носивший звание чтеца ее высочества, завтракал с принцессой:
она частенько оказывала подобные милости лицам из ее ближайшего окружения.
Аббат
расхваливал превосходные хлебцы, которые немецкие хозяйки так умело раскладывают
вокруг чашечки кофе со сливками.
Аббат не
читал, а говорил: он передавал ее высочеству последние новости из Вены, почерпнутые
им у газетчиков и дипломатов. В те времена политика делалась у всех на виду, и
это получалось, надо признать, ничуть не хуже, чем в святая святых тайных
канцелярий. Зачастую кабинет министров выдавал за новости то, что выдумывали
придворные Пале-Рояля или Версаля.
Аббат
уделил особое внимание в своем рассказе свежим слухам о тайном недовольстве по
поводу подскочивших цен на хлеб, которому, как он говорил, немедленно положил
конец де Сартин, препроводив в Бастилию некоторых зачинщиков. Вошла Андре. У ее
высочества, как и у всех, бывали капризы. Рассказ аббата ее заинтересовал, а
чтение Андре, последовавшее за их беседой, наскучило принцессе.
Вот
почему она заметила чтице, чтобы та не опаздывала больше к назначенному
времени, прибавив, что все хорошо в свое время.
Смутившись
от упрека и, в особенности, задетая его несправедливостью, Андре ничего не
ответила, хотя могла бы сказать, что ее задержал отец и, кроме того, что она
была вынуждена идти медленно, потому что чувствовала себя нездоровой.
Смущенная,
подавленная, она склонила голову и, словно готовая умереть, закрыла глаза и покачнулась.
Не
окажись поблизости герцогини де Ноай, она бы упала.
– Что
это вы не держитесь на ногах, мадмуазель? – прошептала Госпожа Этикет.
Андре ничего не ответила.
– Герцогиня!
Ей
дурно! – вскрикнула принцесса, встав, чтобы помочь Андре.
– Нет,
нет, – торопливо возразила Андре, глаза которой наполнились слезами. –
Нет, ваше величество, я чувствую себя хорошо, вернее сказать, лучше.
– Да
она бледна, как полотно, графиня, взгляните! Это я виновата: я ее выбранила…
Ах, бедняжечка!.. Садитесь! Сядьте, я вам приказываю!
– Ваше
высочество…
– Извольте
слушаться, когда я приказываю!.. Дайте ей свой стул, аббат.
Андре
присела и мало-помалу под влиянием такой доброты ее разум прояснился, румянец
вновь заиграл на щеках.
– Ну
что, мадмуазель, теперь вы можете читать? – спросила ее высочество.
– Да,
да, разумеется! Во всяком случае, надеюсь.
Андре
раскрыла книгу в том месте, где прервала накануне чтение, и, стараясь из всех
сил выговаривать внятно, сообщая своему голосу приятность, она начала читать.
Но, едва
осилив три страницы, она почувствовала, как буквы запрыгали, закружились у нее
в глазах, и она перестала разбирать написанное.
Андре
снова побледнела и почувствовала в груди холодок, поднимавшийся к голове, а черные
круги под глазами, в которых ее горько упрекал Таверне, становились больше,
больше… Молчание Андре заставило принцессу поднять голову. При виде Андре она
закричала:
– Опять!..
Взгляните, герцогиня! Бедняжка не на шутку больна, она вот-вот упадет!
Т На сей
раз ее высочество сама побежала за флаконом с солью и поднесла его своей чтице.
Придя в себя, Андре попыталась было положить книгу на колени, но тщетно: ее
руки по-прежнему нервно подрагивали, и некоторое время никакими средствами не
удавалось остановить дрожь.
– Графиня!
Андре нездорова, и я не желаю усугублять ее тяжелое положение, оставляя ее
здесь, – проговорила принцесса – В таком случае мадмуазель должна
вернуться к себе незамедлительно, – молвила герцогиня.
– Почему
же, герцогиня? – удивилась ее высочество.
– Потому
что это похоже на оспу, – почтительно поклонившись, отвечала фрейлина.
– Оспу?..
– Да.
Головокружение, обмороки, дрожь… Аббат был до крайности напуган словами герцогини
де Ноай. Он поднялся и под предлогом того, что не желает стеснять
почувствовавшую недомогание девушку, на цыпочках выскользнул за дверь, да так
ловко, что никто не заметил его исчезновения.
Когда
Андре увидела, что находится, если можно так выразиться, на руках у ее
высочества, она устыдилась того, что причиняет неудобства знатной принцессе, и
это придало ей силы или, вернее, смелости: она поспешила к раскрытому окну
глотнуть свежего воздуху.
– Свежим
воздухом следует дышать совсем не так, дорогая мадмуазель де Таверне! –
заметила ее высочество. – Возвращайтесь к себе, я прикажу вас проводить.
– Уверяю
вас, ваше высочество, что я совершенно пришла в себя и дойду одна, если ваше
высочество соблаговолит разрешить мне удалиться.
– Да,
да, и можете быть уверены, что вас никто не будет больше бранить, –
продолжала принцесса, – раз вы до такой степени чувствительны, маленькая
плутовка.
Андре
была тронута ее добротой, напоминавшей дружбу старшей сестры; она поцеловала
руку у своей покровительницы и вышла из покоев, провожаемая обеспокоенным
взглядом ее высочества.
Когда
она уже спустилась по лестнице, принцесса прокричала ей вдогонку из окна:
– Не
спешите возвращаться, погуляйте немного среди цветов, солнце пойдет вам на
пользу.
– Боже
мой! Ваше высочество, мне, право, неловко! – пробормотала Андре.
– А
еще будьте любезны прислать ко мне аббата – он занимается ботаникой вон там, на
квадратной клумбе с голландскими тюльпанами.
В
поисках аббата Андре была вынуждена пойти в обратную сторону через цветник.
Она шла,
опустив голову, еще не вполне оправившись от странных обмороков, от которых
страдала с самого утра; она не обращала внимания ни на птиц, круживших над
живыми изгородями и цветущим питомником, ни на пчел, гудевших над тимьяном и
сиренью.
Она шла,
не замечая шагах в двадцати от себя двух занятых разговором человек, один из которых
следил за ней смущенным, беспокойным взглядом.
Это были
Жильбер и де Жюсье.
Первый,
опершись на лопату, слушал ученого профессора, объяснявшего ему, что надо поливать
легкие растения так, чтобы вода проходила в почву, не застаиваясь.
Жильбер
делал вид, будто жадно следит за тем, что ему показывают, а де Жюсье не находил
ничего неестественного в такой пылкой любви к науке, тем более что демонстрация
удалась и была способна заставить рукоплескать школьников, проходи она во время
публичной лекции. Кроме того, для бедного ученика садовника урок прославленного
ботаника, данный прямо на природе, был, как полагал де Жюсье, неоценимой
удачей.
– Здесь,
перед вами, как вы видите, дитя мое, четыре типа почвы, – говорил меж тем
де Жюсье, – и буде на то мое желание, я обнаружил бы с десяток других
типов, в виде примесей сочетающихся с четырьмя основными. Однако для ученика
садовника и этого деления будет довольно. Цветовод всегда должен пробовать
почву на язык, как, например, садовник должен знать вкус фруктов. Вам это
понятно, Жильбер?
– Да,
сударь, – отвечал Жильбер, глядя в одну точку и приоткрыв рот: он увидал
Андре и со своего места мог продолжать наблюдать за ней, не вызывая подозрений
у профессора, уверенного в том, что молодой человек с благоговением следит за
ним и понимает его объяснения.
– Чтобы
узнать вкус почвы, – продолжал де Жюсье, введенный в заблуждение раскрытым
ртом Жильбера, – необходимо положить горсть земли в корзинку, осторожно
налить сверху немного воды, а потом попробовать воду, когда она просочится
снизу. Солоноватый, едкий, пресноватый или сладковатый привкус некоторых
природных масел должен будет сочетаться с соками растений, которые вы
собираетесь выращивать; ведь в природе, как утверждает ваш бывший покровитель
господин Руссо, все стремится к сходству, ассимиляции и единству – О
Господи! – вскрикнул Жильбер, выбросив руки вперед.
– Что
такое?
– Она
падает в обморок, она падает в обморок!
– Кто?
Вы с ума сошли?
– Она,
она!
– Она?
– Да. –
торопливо пробормотал Жильбер, – вон та дама Его испуг и бледность должны
были бы ясно дать понять де Жюсье, что означало это взволнованное «она», если
бы он не отвел взгляд в ту сторону, куда указывал молодой человек.
Проследив
глазами за рукой Жильбера, де Жюсье в самом деле увидел Андре: с трудом добравшись
до скамейки, она упала на нее и лежала неподвижно, готовая вот-вот испустить
дух.
Это был
тот самый час, когда король имел обыкновение навещать ее высочество, переходя
через сад из Большого Трианона в Малый.
И вот
его величество неожиданно вышел на дорожку.
Он нес в
руках золотистый персик, первый в этом сезоне, раздумывая, как настоящий
эгоист, не будет ли лучше для счастья Франции, если этот персик съест он, а не
принцесса.
Король
заметил, с какой поспешностью де Жюсье бросился к Андре, которую король вследствие
слабого зрения едва различал и уж во всяком случае не узнал; он услышал
приглушенные крики Жильбера, испытывавшего глубочайшее потрясение, – все
это заставило его величество ускорить шаг.
– Что
случилось? Что случилось? – стал спрашивать Людовик XV, приближаясь к
зарослям питомника, от которого его отделяло всего несколько шагов.
– Король! –
воскликнул де Жюсье, поддерживая девушку – Король!.. – прошептала Андре,
окончательно теряя сознание.
– Да
кто же все-таки там? – повторял Людовик XV. – Кто там, женщина? Что с
ней?
– Обморок,
сир.
– Неужели? –
молвил Людовик XV.
– Она
без чувств, сир, – прибавил де Жюсье, указав на девушку, неподвижно
лежавшую на скамье, куда он только что ее опустил.
Король
подошел ближе, узнал Андре и с содроганием вскрикнул:
– Опять
она!.. Но это возмутительно! Надо видеть дома, если ты подвержена таким болезням.
Неприлично умирать вот так весь день, у всех на глазах!
И
Людовик XV вернулся на дорожку, ведшую в Малый Трианон, ругая почем зря бедную
Андре, Не зная всей подоплеки, пораженный де Жюсье замер в нерешительности.
Обернувшись и увидев в нескольких шагах от себя испуганного и озабоченного
Жильбера, он крикнул ему:
– Подойди
сюда, Жильбер! Ты сильный, отнесешь мадмуазель де Таверне домой.
– Я? –
вздрогнув, пробормотал Жильбер. – Чтобы я ее отнес? Да как я могу
дотронуться до нее? Нет, нет, она никогда мне этого не простит, никогда!
И он в
ужасе убежал прочь, изо всех сил зовя на помощь.
|
