Глава 22. ОСОБНЯК НА
УЛИЦЕ СЕН-КЛОД
Улица
Сен-Клод, где граф Феникс назначил свидание кардиналу де Роану, почти не изменилась
с той поры; можно было бы, наверное, найти в наши дни развалины того дома,
который мы попытаемся описать.
Улица
Сен-Клод приводила, как и сегодня, на улицу Сен-Луи и бульвар, пересекала улицу
Сен-Луи и проходила между монастырем Святого Причастия и особняком Вуазен, а в
наши дни на их месте расположены церковь и бакалейный магазин.
Как и
теперь, в те времена улица довольно круто спускалась к бульвару.
На ней
было пятнадцать домов, семь фонарей, а также два тупика.
Тот, что
находился по левую руку, упирался в особняк Вуазен. Другой, расположенный с
правой стороны, к северу, заканчивался решеткой огромного монастырского сада.
Этот
второй тупик, находившийся под сенью высоких монастырских деревьев, с левой стороны
замыкался одной из стен большого серого особняка, выходившего фасадом на улицу
Сен-Клод.
Эта
стена напоминала лицо циклопа, потому что смотрела единственным глазом или,
если угодно, имела одно-единственное окно, да и то заделанное решеткой и
пугавшее своей темнотой.
Окно это
никогда не отворялось и было затянуто паутиной. Прямо под ним находилась дверь,
обитая гвоздями с широкими шляпками, не столько свидетельствовавшая о том, что
через нее входили в дом, сколько указывавшая на то, что через нее можно было
войти.
В тупике
никто не жил, если не считать сапожника в деревянной будке да штопальщицы на
двухколесной повозке; оба они укрывались в тени монастырской акации, которая с
девяти часов утра посылала спасительную прохладу на пыльную мостовую.
Вечером
штопальщица возвращалась домой, сапожник вешал замок на дверь своего дворца, и
улочка становилась совершенно безжизненной, не считая мрачного и угрюмого окна,
о котором мы уже говорили.
Помимо
описанной нами двери в особняке существовал парадный вход с улицы Сен-Клод. Он
представлял собой ворота, украшенные лепниной в стиле Людовика XIII; на воротах
висел молоток в виде головы грифона, о котором граф Феникс упомянул в разговоре
с кардиналом де Роаном.
Окна
особняка выходили на бульвар и с раннего утра были открыты солнцу.
Париж
тех лет, в особенности – этот квартал, был небезопасен. Вот почему никого не
удивляли ни зарешеченные окна, ни ощетинившиеся железными артишоками стены.
Мы
говорим об этом потому, что второй этаж особняка напоминал крепость. От врагов,
разбойников, влюбленных железные балконы были защищены тысячами острых шипов;
со стороны бульвара дом был окружен глубоким рвом; чтобы пробраться в эту
крепость со стороны улицы, понадобились бы лестницы в тридцать футов длиной.
Стена достигала в высоту тридцати двух футов и скрывала, вернее, заживо
погребала все, что находилось во дворе.
Особняк
этот, вид которого в наши дни заставил бы любого прохожего замереть от удивления,
беспокойства или любопытства, в 1770 году не казался необычным. Он, напротив,
соответствовал облику всего квартала, и если благочестивые жители улицы
Сен-Луи, а также не менее благочестивые жители улицы Сен-Клод старались
держаться от особняка подальше, то вовсе не из-за самого дома – с то время о
нем не говорили ни хорошего, ни плохого, – а из-за пустынного бульвара,
проходившего от городских ворот Сен-Луи и пользовавшегося дурной славой, а
также из-за моста, перекинувшего обе арки над сточной канавой и напоминавшего
каждому знакомому с историей парижанину непреодолимые колонны Кадеса.
Бульвар
и в самом деле с этой стороны вел к Бастилии. На протяжении четверти мили здесь
едва ли можно было насчитать с десяток домов; городские власти, к тому же, не
считали необходимым провести в этой дыре освещение: вот почему, за исключением
восьми часов в летние дни и четырех часов зимой, все остальное время здесь
царили разбой и грабеж.
Впрочем,
именно этой дорогой промчалась карета около часа спустя после разговора в
Сен-Дени.
Двери
кареты украшал герб графа Феникса.
Граф
скакал впереди экипажа верхом на Джериде; конь несся с развевавшимся по ветру
хвостом, поднимая густую пыль с нагретой солнцем мостовой.
В карете
за опущенными занавесками лежала на подушках задремавшая Лоренца.
Ворота
как по волшебству распахнулись на стук колес, и карета исчезла во дворе
описанного нами дома.
Ворота
захлопнулись.
Впрочем,
в такой таинственности не было особой нужды: ни единая душа не видела, как граф
Феникс вернулся домой; никто не мог бы ему помешать, даже если бы он увез из
Сен-Дени монастырскую казну в коробах своей кареты.
Теперь
необходимо в нескольких словах познакомить читателя с внутренним убранством
особняка, так как нам придется еще не раз здесь побывать.
Начнем
со двора, о котором мы уже упоминали. Сквозь булыжник пыталась пробиться жизнелюбивая,
словно неиссякаемый источник, трава, упорно раздвигавшая тяжелые камни. По правую
руку находились конюшни, с левой стороны были видны каретные сараи, а в глубине
двора к парадной двери вел подъезд, по обеим сторонам которого можно было
насчитать по дюжине ступеней.
В нижнем
этаже особняка находились, насколько можно было заметить, просторная приемная,
столовая, поражавшая расставленной в горках изысканной серебряной утварью, и
гостиная, которая, по-видимому, была меблирована незадолго до прибытия новых
хозяев.
Между
гостиной и приемной была лестница, ведущая во второй этаж, где находились три
хозяйские комнаты.
Однако
наметанный глаз мог бы заметить, что комнаты были слишком малы сравнительно с
общей площадью этажа.
Это
обстоятельство свидетельствовало о том, что, помимо доступных глазу
апартаментов, существовали, очевидно, еще и потайные комнаты, о которых знал
только хозяин.
Приемную
украшала статуя бога Гарпократа, прижимавшего к губам палец, словно призывая к
молчанию, символом которого он являлся. Рядом со статуей открывалась небольшая
дверь, не заметная благодаря лепным украшениям. За дверью узкая лестница
поднималась во второй этаж и приводила в небольшую комнату, куда свет проникал
через два зарешеченных окна, выходивших во внутренний дворик.
Дворик
этот был замкнут со всех сторон и скрывал от чужих глаз потайные комнаты.
Хозяином
комнаты, в которую вела потайная лестница из приемной, был, по всей видимости,
мужчина. Пол и диваны в ней были устланы роскошными шкурами льва, тигра и
пантеры, привезенными из Африки и Индии; казалось, глаза их сверкают, словно
живые, а пасти разинуты в злобном оскале. Стены были обтянуты кордосской кожей
с крупным пропорциональным рисунком; на стенах было развешано всевозможное
оружие, начиная от томагавка Харона до малайского ножа, от шпаги крестоносца до
арабского кангиара, от инкрустированной слоновой костью аркебузы XVI века до
ружья с золотой насечкой XVIII века.
Тщетными
оказались бы поиски другого входа, кроме того, что вел с лестницы; возможно,
другие двери и существовали, но они были надежно скрыты от глаз.
Слуга-немец
лет тридцати – единственный, кого в эти дни можно было заметить рыскавшим по
просторному дому – запер ворота на засов и распахнул дверцу кареты, в то время
как невозмутимый кучер распрягал лошадей. Лакей вынес из экипажа спящую Лоренцу
и на руках отнес ее в приемную. Здесь он опустил ее на покрытый красным ковром
стол и заботливо укутал ей ноги белым плащом, в который она была завернута.
Затем он
вышел, чтобы зажечь от каретного фонаря семирожковый подсвечник, и вернулся в
комнаты.
Но за то
короткое время, пока он отсутствовал, Лоренца исчезла.
Дело в
том, что вслед за лакеем в приемную вошел граф Феникс. Он поднял Лоренцу на
руки и вынес через потайную дверь, затем поднялся по лестнице в оружейную,
тщательно заперев за собой обе двери.
Оказавшись
в комнате, он нажал ногой кнопку в углу камина с высоким колпаком. Сейчас же
чугунная каминная доска, превращенная в дверь, бесшумно отворилась; шагнув в
дверной проем, граф исчез, прикрыв ногой таинственную дверь.
По
другую сторону камина он обнаружил еще одну лестницу; поднявшись на полтора
десятка ступеней, устланных утрехтским бархатом, он оказался на пороге комнаты,
стены которой были обтянуты атласом с вышитыми цветами, казавшимися живыми
благодаря ярким краскам и тонкой работе.
Комната
была обставлена изящной золоченой мебелью. Два больших черепаховых шкафа,
инкрустированных медью, клавесин и туалетный столик розового дерева, прелестная
пестрая кровать, севрский фарфор составляли неотъемлемую часть меблировки.
Стулья, кресла, диваны, симметрично расставленные на площади в тридцать
квадратных футов, довершали убранство апартаментов, состоявших всего-навсего из
туалетной комнаты и будуара, примыкавшего к описанной комнате.
Два
окна, завешанные плотными шторами, должны были освещать комнату, если бы не
поздний час.
В
будуаре и туалетной комнате окон не было. Лампы, заправленные душистым маслом,
освещали их днем и ночью; невидимые руки поднимали и опускали их через
отверстия в потолке.
В
комнате царила полная тишина, сюда не доносилось ни шума, ни единого вздоха.
Можно было подумать, что она находится в ста милях от города. Только золото
мерцало со всех сторон, дорогие картины улыбались со стен, богемский хрусталь
переливался разноцветными гранями и искрился яркими огнями. Когда граф опустил
Лоренцу на диван, ему показался недостаточно ярким свет, падавший из будуара;
он высек огонь из серебряной коробочки, поразившей в свое время воображение
Жильбера, и зажег стоявшие на камине розовые свечи, вставленные в два канделябра.
Он
вернулся к Лоренце и, опустившись коленом на гору подушек, лежавших на полу
возле дивана, произнес:
– Лоренца!
Молодая
женщина откликнулась на его зов: она приподнялась на локте, хотя глаза ее
по-прежнему были закрыты. Она ничего не отвечала.
– Лоренца, –
повторил он, – спите ли вы своим обычным сном или находитесь под действием
гипноза?
– Под
действием гипноза, – отвечала Лоренца.
– Если
я стану вас спрашивать, вы сможете мне отвечать?
– Думаю,
что да.
– Хорошо.
После
минутного молчания граф Феникс продолжал:
– Посмотрите,
что происходит в комнате принцессы Луизы, откуда мы приехали около часа назад.
– Я
смотрю в ту сторону.
– Что-нибудь
видите?
– Да.
– Кардинал
де Роан еще там?
– Его
я не вижу.
– Что
делает принцесса?
– Молится
перед сном.
– Посмотрите
в коридорах и на монастырском дворе, не видите ли вы его высокопреосвященства?
– Нет.
– Взгляните,
не стоит ли его карета за воротами?
– Нет.
– Проследите
за ним вдоль дороги, по которой мы только что проследовали.
– Слежу.
– Вы
видите на дороге экипажи?
– Да,
очень много.
– Не
видно ли в одном из них кардинала?
– Нет.
– А
ближе к Парижу?
– Я
приближаюсь…
– Еще!
– Да…
– Еще!
– Вот
он!
– Где?
– У
городских ворот.
– Он
остановился?
– Останавливается.
Выездной лакей спрыгивает с подножки.
– Он
ему что-нибудь говорит?
– Собирается
заговорить.
– Послушайте,
Лоренца: мне важно знать, что кардинал ему сказал.
– Вы
не приказали мне вовремя слушать. Подождите… Лакей разговаривает с кучером.
– Что
он ему говорит?
– Улица
Сен-Клод в Маре, со стороны бульвара.
– Отлично,
Лоренца! Благодарю вас.
Граф
написал несколько слов на листе бумаги, обернул его вокруг небольшой медной пластинки,
чтобы, очевидно, придать ей вес, дернул за шнурок звонка, потом нажал кнопку,
под которой приотворилось окошко, опустил записку, после чего окошко
захлопнулось.
Таким
способом граф связывался с Фрицем, когда уединялся во внутренних комнатах.
Затем он
вернулся к Лоренце.
– Благодарю
вас, – повторил он.
– Значит,
ты мною доволен? – спросила молодая женщина.
– Да,
дорогая Лоренца.
– Тогда
я жду вознаграждения. Бальзамо улыбнулся и коснулся губами уст Лоренцы, отчего
все ее тело охватила сладострастная дрожь.
– Джузеппе!
Джузеппе! – прошептала она, горестно вздохнув. – Джузеппе! Я так тебя
люблю!
|
