Глава 44. СЕМЕЙСТВО
ПИТУ
В пути
все пугало Жильбера. В стуке карет, ехавших следом или обгонявших его
кабриолет; в жалобном завывании ветра в вершинах голых деревьев – во всем
чудилась ему погоня или крики тех, у кого он похитил ребенка.
На самом
деле ему ничто не угрожало. Возница честно сделал свое дело, и к назначенному
Жильбером часу, то есть до свету, взмыленные лошади прискакали в Даммартен.
Жильбер
дал вознице пол-луидора, сменил лошадей и кучера, и скачка продолжалась Первую
половину пути тщательно укутанный ребенок, лежавший на руках Жильбера, не почувствовал
холода и ни разу не пискнул. С рассветом Жильбер еще издали заметил деревню и
приободрился. Чтобы заглушить плач начавшего подавать голос младенца, Жильбер
затянул одну из нескончаемых песен, которые он напевал в Таверне, возвращаясь с
охоты.
Скрип
колесной оси, громыханье повозки, звон бубенцов служили ему дьявольским аккомпанементом,
в который вплетался еще и голос возницы, подпевавшего Жильберу «Прекрасную
Бурбонку».
Благодаря
этому пению последний возница даже не понял, что Жильбер везет с собой ребенка.
Он осадил лошадей, приехав в Виллер-Котре раньше намеченного времени, и получил
сверх обещанной платы экю в шесть ливров. А Жильбер взял на руки бережно
завернутую в одеяло ношу и, с самым серьезным видом продолжая петь, торопливо
зашагал прочь. Перешагнув через канаву, он пошел по усыпанной листьями
тропинке, сбегавшей вниз, поворачивавшей влево от дороги и ведшей к деревушке
Арамон.
Холодало
Всего за несколько часов снегу заметно прибавилось; на поле из-под снега
торчали кусты и колючки. Впереди на лесной опушке виднелись голые печальные
деревья, сквозь ветви которых проглядывала бледная лазурь еще затянутого
туманной пеленой небосвода.
Свежий
воздух, запах леса, повисшие на ветвях ледяные бусинки, наконец просторы и поэтичность
этих мест поразили воображение молодого человека.
Он
двинулся скорым шагом вдоль неглубокого оврага и, не спотыкаясь, не раздумывая,
пошел через лес на звон деревенского колокола и голубоватый дымок, поднимавшийся
над крышами и стлавшийся по-над лесом, пробиваясь сквозь спутанные ветви дерев.
Не прошло и получаса, как Жильбер вышел к берегу ручья, поросшего клевером и
пожелтевшим клоповником. Он перешагнул через ручей, зашел в крайнюю хижину и
попросил деревенских ребятишек проводить его к Мадлен Питу.
Тихие и
внимательные, но не забитые и малоподвижные, как бывают иные крестьяне, дети
встали и, заглянув незнакомцу в глаза, взялись за руки и проводили его к
довольно большой хижине, привлекательной с виду, расположенной на берегу ручья,
как и большинство домов этой деревни.
Ручей
катил прозрачные волны, разбухшие после того, как растаял первый снег.
Деревянный мост, вернее сказать, толстая ветка была перекинута через ручей,
соединяя тропинку с земляными ступеньками дома.
Один из
провожатых Жильбера кивнул головой в знак того, что здесь и живет Мадлен Питу.
– Здесь? –
переспросил Жильбер.
Малыш
еще раз кивнул, не проронив ни слова.
– Мадлен
Питу? – для точности еще раз переспросил Жильбер.
Получив
молчаливое подтверждение, Жильбер перешел по мосткам и толкнул дверь хижины. А
ребятишки снова взялись за руки и во все глаза смотрели на Жильбера, силясь
понять, зачем пришел к Мадлен этот нарядный господин в коричневом костюме и
туфлях с пряжками.
Во все
это время Жильбер не видел, кроме ребят, ни одной живой души: Арамон и вправду
оказался столь желанной для него пустыней.
Зрелище,
полное очарования для любого человека, а в особенности – для ученика философа,
предстало глазам Жильбера, едва он распахнул дверь.
Мощная
крестьянка кормила грудью прелестного младенца, а другой ребенок, крепыш лет
пяти, громко молился, стоя перед ней на коленях.
В углу у
окна или, точнее, возле застекленной дыры в стене другая крестьянка на вид лет
тридцати шести пряла лен, подставив под ноги деревянную скамеечку; справа от
нее стояла прялка, на скамье в ногах улегся лохматый пудель Завидев Жильбера,
пес довольно добродушно тявкнул, словно желая показать свою бдительность.
Мальчик перестал молиться и обернулся, а обе женщины вскрикнули, словно от удивления
или от радости Жильбер улыбнулся кормилице.
– Здравствуйте,
дорогая Мадлен! Крестьянка так и подскочила от изумления.
– Господину
известно, как меня зовут? – пролепетала она.
– Как
видите. Продолжайте свое дело, прошу вас. Вместо одного питомца у вас теперь
будут два!
С этими
словами он положил в грубо сколоченную деревенскую колыбельку своего маленького
горожанина.
– Какой
хорошенький! – вскричала женщина, сидевшая за прялкой.
– Правда,
сестрица Анжелика, очень хорошенький, – согласилась Мадлен.
– Эта
женщина – ваша сестра? – спросил Жильбер, указывая на пряху.
– Да,
сударь, сестра, – отвечала Мадлен, – сестра моего мужа.
– Да,
это моя тетя, тетя Желика, – вмешавшись в разговор, сказал баском
мальчуган, не успев подняться на ноги.
– Помолчи,
Анж, помолчи, – приказала мать. – Ты перебиваешь господина.
– То,
что я собираюсь вам предложить, – совсем нехитрая вещь. Этот ребенок – сын
одного из арендаторов моего хозяина… Арендатор разорился… Мой хозяин, крестный
отец ребенка, хочет, чтобы он рос в деревне и стал хорошим работником… Вырос
здоровым.., и нравственно чистым… Не согласитесь ли вы позаботиться о малыше?
– Сударь…
– Он
только вчера родился, и у него еще не было кормилицы, – перебил
Жильбер. – Кстати, это тот самый питомец, о котором вам, наверное, говорил
мэтр Нике, нотариус из Виллер-Котре.
Мадлен
сейчас же схватила ребенка и дала ему грудь с неудержимой щедростью, глубоко
тронувшей Жильбера.
– Меня
не обманули, – молвил он, – вы – славная женщина. Итак, от имени
моего хозяина я вам поручаю заботы о ребенке. Я вижу, что ему будет здесь
хорошо. Я желаю, чтобы он принес в эту хижину мечту о счастье взамен на то, что
он здесь найдет. Сколько вам платил в месяц за своих детей господин Нике из
Виллер-Котре?
– Двенадцать
ливров, сударь. Но господин Нике богат, он частенько прибавлял несколько ливров
за сахар и уход.
– Мать
Мадлен, – с гордостью отчеканил Жильбер, – за этого ребенка вы будете
получать двадцать ливров в месяц – это составит двести сорок ливров в год.
– Боже
правый! – воскликнула Мадлен. – Спасибо, сударь!
– Вот
вам деньги за год вперед, – продолжал Жильбер, выкладывая на стол десять
новеньких луидоров; обе женщины следили за ним широко раскрытыми глазами, а
маленький Анж Питу жадно потянулся к деньгам.
– А
если ребенок умрет, сударь? – робко возразила кормилица.
– Это
было бы огромное несчастье, этого просто не может быть, – отвечал
Жильбер. – Итак, за молоко уплачено. Вы удовлетворены?
– Да,
сударь!
– Поговорим
теперь о пансионе на будущее.
– Вы
хотите оставить у нас ребенка?
– Да,
вероятно, так это и будет.
– Стало
быть, сударь, мы должны его усыновить? Жильбер побледнел.
– Да, –
глухо проговорил он.
– От
малыша, значит, отказались родители, сударь? Жильбер был не готов к таким
вопросам и почувствовал сильное волнение. Однако он взял себя в руки.
– Я
не все вам сказал, – продолжал он. – Его бедный отец умер от горя.
Обе
добрые женщины всплеснули руками.
– А
мать? – спросила Анжелика.
– Мать..,
мать… – с трудом переводя дух, отвечал Жильбер, – на нее ребенку
полагаться не приходится… Ни этому, ни тем, которые еще могут у нее родиться.
Тут с
поля вернулся папаша Питу, спокойный и добродушный здоровяк, широкая натура,
честный, преисполненный доброты, словно сошедший с полотна Греза.
Ему в
нескольких словах объяснили все. А что он не сразу понимал умом, то постигал
сердцем…
Жильбер
объяснил, что пансион мальчика будет оплачиваться, пока он не станет взрослым и
не будет способен сам зарабатывать себе на жизнь.
– Пусть
остается, – сказал Питу. – Мы его полюбим, он такой хорошенький!
– Малыш
и ему понравился! – воскликнули Анжелика и Мадлен.
– Тогда
прошу вас отправиться вместе со мной к мэтру Нике. Я передам ему необходимую
сумму, чтобы вы были довольны и чтобы ребенку было хорошо.
– Сию
минуту, сударь, – отвечал Питу-старший. Он встал.
Жильбер
попрощался с женщинами и подошел к колыбели, в которой уже устроили новорожденного
в ущерб своему ребенку.
Он с
мрачным видом склонился над колыбелью, впервые вглядываясь в личико своего
сына; он заметил, что тот похож на Андре.
При виде
младенца сердце его болезненно дрогнуло. Ему пришлось сжать кулаки, чтобы
сдержать набегавшие на глаза слезы.
Он робко
поцеловал в прохладную щечку новорожденного и, пошатываясь, отошел.
Папаша
Питу ждал его на пороге, сжимая в руке окованную железом палку. На плечи его
была накинута нарядная куртка, на шее был повязан платок.
Жильбер
подарил пол-луидора крепышу Анжу Питу, путавшемуся у него под ногами, а женщины
с трогательной фамильярностью деревенских кумушек попросили позволения его поцеловать.
На долю
восемнадцатилетнего отца выпало слишком много волнений; он побледнел, засуетился
и почувствовал, что вот-вот потеряет рассудок.
– Идемте! –
обратился он к Питу.
– Как
вам будет угодно, сударь, – ответил крестьянин и пошел вперед.
И они
двинулись в путь. Вдруг Мадлен закричала с порога:
– Сударь!
Сударь!
– Что
случилось? – спросил Жильбер.
– Как
его зовут? Как его зовут? Как вы желаете его назвать?
– Его
зовут Жильбер! – не без гордости отвечал молодой человек.
|
