Глава 28. ТРЯПКА,
ВОРОНА И ПУСТОМЕЛЯ
Король
отправился на каретный двор, где он по своему обыкновению проводил некоторое
время перед охотой или прогулкой. Он лично отдавал распоряжения на весь
оставшийся день.
Дойдя до
конца галереи, он отпустил придворных. Оставшись один, Людовик пошел по коридору,
в который выходила дверь апартаментов их высочеств. Дверь была скрыта от глаз
гобеленом. Король замер на минуту в нерешительности и покачал головой.
– Была
среди них одна порядочная девушка, – процедил он сквозь зубы, – да и
та уехала!
Это
весьма нелестное для других дочерей короля замечание было встречено громкими возгласами.
Гобелен приподнялся, и возмущенные девицы в один голос воскликнули:
– Спасибо,
отец!
Они
окружили Людовика XV.
– А,
здравствуй. Тряпка! – обратился он к старшей, ее высочеству
Аделаиде. – Признаться, мне безразлично, рассердишься ты или нет: я сказал
правду.
– Да
вы не сообщили нам ничего нового, сир, – заметила ее высочество
Виктория, – мы знаем, что Луиза была вашей любимицей.
– По
правде сказать, ты совершенно права, Пустомеля!
– Чем
же Луиза лучше нас? – ядовито спросила ее высочество Софья.
– Да
тем, что Луиза меня не мучает, – добродушно отвечал король.
– Можете
быть уверены, отец, что сейчас она бы вас помучила!.. – проговорила ее
высочество Софья с такой злостью, что король невольно поднял на нее глаза.
– О
чем это ты, Ворона? – спросил он. – Уж не откровенничала ли с тобой
перед отъездом Луиза? Это было бы странно – ведь она тебя терпеть не могла!
– Сказать
по правде, это у нас взаимно, – отвечала ее высочество Софья.
– Прекрасно! –
воскликнул Людовик XV. – Можете друг друга ненавидеть, презирать, хоть в
клочья разодрать, это ваше дело! Меня это не касается, лишь бы вы не мешали мне
наводить в королевстве порядок. Впрочем, хотел бы я знать, чем бедняжка Луиза
могла мне досадить.
– Бедняжка! –
в один голос вскричали ее высочество Виктория и ее высочество Аделаида,
по-разному сложив губы.
– Я
вам скажу, чем она могла бы вам досадить! – объявила ее высочество Софья.
Людовик
XV поудобнее устроился в огромном кресле, стоявшем недалеко от двери, на случай,
если пришлось бы спешно уносить ноги.
– Ее
высочество Луизу одолевает тот же бес, что и настоятельницу де Шелл: она
отправилась в монастырь ради того, чтобы ставить там свои опыты.
– Ну,
ну, пожалуйста, без намеков, – оборвал ее Людовик XV. – Не надо
ставить под сомнение добродетель вашей сестры. Слава Богу, на сей предмет не
было никаких сплетен, хотя обычно это – великолепный предлог для того чтобы
посудачить. Так что не вам затевать подобные разговоры.
– Не
мне?
– Именно
не вам!
– А
я и не собираюсь рассуждать о ее добродетели, – возразила ее высочество
Софья, задетая за живое тем, что король подчеркнул слово «вам», а потом еще раз
его повторил.
– Я
говорю, что она собирается проводить там опыты, только и всего.
– Ну
и что ж из этого? Пусть занимается химией, совершает подвиги, играет на флейте,
стучит в барабан, мучает клавесин или щиплет струны – вам что за дело? Что вы
нашли в этом дурного?
– Я
хотела сказать, что она будет заниматься политикой.
Людовик
XV вздрогнул.
– Она
хочет изучать философию, богословие и продолжить комментарии к папской грамоте
Unigenitus, а мы будем выглядеть никому не нужными на фоне ее государственных
теорий, метафизических систем, ее богословия…
– Что
вам за дело, если таким образом ваша сестра надеется попасть в рай, –
продолжал Людовик XV, однако ему показалось, что есть нечто общее между
обвинениями Вороны и замечаниями ее высочества Луизы, которые она ему высказала
перед отъездом. – Вы завидуете ее будущему блаженству? Это было бы
недостойно истинных дочерей Христа.
– Клянусь,
я ей не завидую! – воскликнула принцесса Виктория. – Пусть
отправляется, куда хочет, я за ней не собираюсь идти.
– И
я не пойду! – сказала принцесса Аделаида.
– Я
тоже не пойду! – заметила ее высочество Софья.
– Кроме
того, она нас просто не выносила, – проговорила ее высочество Виктория.
– Она
вас не выносила? – переспросил Людовик XV.
– Да,
да, терпеть не могла, – подтвердили сестра.
– Мне
кажется, бедняжка Луиза выбрала для себя этот рай, чтобы только не встречаться
с вами.
Острота
короля рассмешила сестер. Принцесса Аделаида, самая старшая, собралась с духом,
чтобы нанести королю более ощутительный удар.
– Сестры! –
жеманно проговорила она, на минуту выходя из обычного своего состояния безразличия,
за которое отец прозвал ее Тряпкой. – Вы, очевидно, не поняли или не
осмеливаетесь сообщить королю истинную причину отъезда ее высочества Луизы.
– Опять
какая-нибудь гадость! – воскликнул король. – Ну, ну. Тряпка, говори!
– Сир! –
продолжала она. – Боюсь, что вам будет неприятно это услышать…
– Скажите
лучше, что вы на это надеетесь, – вот это было бы вернее!
Ее
высочество Аделаида прикусила язычок.
– Во
всяком случае, я скажу правду, – добавила она.
– Сказать
правду? Постарайтесь поскорее избавиться от этого недостатка. Разве я говорю когда-нибудь
правду? И, как видите, слава Богу, я не чувствую себя от этого хуже.
Людовик
XV пожал плечами.
– Да
говорите же, говорите, сестра! – в один голос закричали ее высочество
Софья и ее высочество Виктория, сгорая от нетерпения услышать пресловутую
причину, которая, как они предполагали, могла больно задеть короля.
– Какие
же вы милые! – проворчал Людовик XV. – Вы только поглядите, как они
любят папочку!
Правда,
его утешила мысль, что он испытывает к ним точно такие же чувства.
– Так
вот, – продолжала принцесса Аделаида, – наша сестра, которая всегда
ревниво относилась к соблюдению этикета, больше всего опасалась того…
– Чего? –
спросил Людовик XV. – Договаривайте, раз начали.
– Сир!
Она опасалась появления при дворе новых лиц.
– Появления
новых лиц? – переспросил король, недовольный таким началом, потому что
предвидел, куда она клонит. – Разве у меня в доме есть посторонние? Разве
меня можно заставить принимать тех, кого я не желаю видеть?
Это была
ловкая попытка уйти от ответа.
Однако
ее высочество Аделаида была хитрая бестия, ее невозможно было так просто сбить
с пути, особенно когда она собиралась сказать какую-нибудь колкость.
– Я
не так выразилась, это неточно. Вместо «появления» следовало бы сказать
«введение» нового лица.
– А,
ну это дело другое: признаться, первое меня несколько смутило. Итак, я
предпочитаю второе.
– Знаете,
сир, – вмешалась принцесса Виктория, – мне кажется, это слово тоже
неясно выражает суть дела.
– Что
же это?
– Представление
ко двору.
– Да,
да, верно! – воскликнули сестры. – На этот раз слово найдено!
Король
поджал губы.
– Вы
полагаете? – спросил он.
– Да! –
воскликнула ее высочество Аделаида. – Так вот я хотела сказать, что моя
сестра очень и очень опасалась новых представлений.
– И
что же дальше? – недовольно спросил король, желавший как можно скорее
покончить с неприятным разговором.
– Она
боялась, отец, что госпожа Дю Барри будет представлена ко двору.
– Наконец-то! –
вскричал король, не в силах побороть досаду. – Раз уж заговорили, нечего
было ходить вокруг да около, черт побери! Как вы любите тянуть время, госпожа
Истина!
– Сир! –
сказала ее высочество Аделаида. – Я так долго не осмеливалась сообщить вам
это из уважения к вашему величеству: только повинуясь вашей воле, я об этом
заговорила.
– Ну
да, ну да, а все остальное время от вас ведь и слова не добьешься, вы ведь и
рта не раскрываете, не разговариваете, не кусаетесь!..
– Что
бы вы ни говорили, видимо, я все-таки угадала истинную причину, по которой моя
сестра покинула дворец, – заметила ее высочество Аделаида.
– Должен
вас разочаровать: вы ошибаетесь!
– Да
что вы, сир, Аделаида права, мы в этом совершенно уверены! – в один голос
воскликнули принцесса Виктория и принцесса Софья, кивая головами.
– О
Господи! – вскричал Людовик XV, точь-в-точь как один из героев
Мольера. – Все мои домашние решили, как видно, сговориться против меня.
Так вот почему это представление не может состояться! Вот почему принцесс
невозможно застать дома! Вот почему они не отвечают на прошения и не
удовлетворяют просьбы об аудиенции!
– Что
за прошения? О каких аудиенциях вы говорите? – спросила ее высочество
Аделаида.
– Да
ведь вам это хорошо известно: о прошениях мадмуазель Жанны де Вобернье, –
заметила принцесса Софья.
– Да
нет! Речь идет о просьбе принять мадмуазель Ланж, – добавила ее высочество
Виктория.
Взбешенный
король вскочил на ноги, бросая злобные взгляды на дочерей.
Ни одна
из трех принцесс не могла противостоять отцовскому гневу: все они опустили
глаза долу.
– Вот
лишнее доказательство тому, о чем я уже сказал: уехала лучшая из четырех дочерей! –
сказал он.
– Сир, –
заметила ее высочество Аделаида, – ваше величество очень плохо к нам
относится, вы с нами обращаетесь хуже, чем со своими собаками!
– Еще
бы! Когда я прихожу на псарню, мои собаки ко мне ластятся, мои собаки мне
верны! Прощайте, прощайте! Пойду-ка я к Шарлотте, Красавке и Хвостику! Милые
собачки! Да, я их люблю особенно за то, что они мне не будут тявкать
правду-матку!
Разгневанный
король вышел в приемную; он услыхал, как вслед ему дочери хором запели:
На
площадях и улицах столицы И женщины, и парни, и девицы – Любовью все готовы поделиться,
Хотя со вздохом: ах, ах, ах!
И лишь
подруга Блеза – вот бедняжка! – Лежит в постели, захворавши тяжко.
Ах,
тяжко!
Ох, как
тяжко!
Вот
бедняжка!
Неужто
помирает?! Ах, ах, ах!
Это был
первый куплет водевиля, направленного против г-жи Дю Барри, который распевали в
Париже на каждом углу; он носил название «Прекрасная бурбонка».
Король
хотел было вернуться, и, возможно, принцессам не поздоровилось бы. Однако он
сдержался и пошел дальше, пытаясь перекричать их голоса:
– Господин
собачий капитан! Эй, где вы, господин собачий капитан?
Явился
офицер, носивший столь странное звание.
– Прикажите
отворить псарню, – сказал король.
– Сир! –
вскричал офицер, бросившись Людовику XV наперерез. – Ваше величество, умоляю
вас, остановитесь!
– В
чем дело, черт побери? – спросил король, останавливаясь на пороге двери,
из-за которой доносился радостный лай собак, почуявших хозяина.
– Сир!
Прошу простить мою настойчивость, но я не могу позволить вашему величеству
пройти к собакам.
– А,
понимаю, понимаю: псарня не убрана… Ну, ничего! Приведите сюда Хвостика.
– Сир, –
растерянно пробормотал офицер, – Хвостик второй день не ест и не пьет:
возможно, он взбесился.
– О,
Господи! – вскричал король. – Несчастный я человек! Хвостик взбесился!
Это уж последняя капля…
Собачий
офицер счел своим долгом выдавить слезу, чтобы оживить всю сцену.
Король
круто повернулся и зашагал к себе, где его уже ожидал камердинер.
Заметив,
что король чем-то сильно расстроен, он поспешил отойти к окну.
Не обращая
внимания на верного слугу, которого он и за человека не считал, Людовик XV
широким шагом прошел в свой кабинет.
– А,
теперь я понимаю: господин де Шуазель смеется надо мной; дофин чувствует себя почти
хозяином и думает что заменит меня, как только посадит на трон свою австриячку.
Луиза меня любит, но как-то очень непросто: читает мне нотации, да еще ушла из
дому… Три дочери распевают песенки, в которых называют меня жителем Блуа. Граф
де Прованс переводит Лукреция. Граф д'Артуа шляется по ночам неизвестно где.
Собаки взбесились и готовы меня искусать. Решительно, кроме дорогой графини,
меня никто не любит. К черту тех, кто хочет ей насолить!
С
отчаянной решимостью Людовик XV уселся за стол, где он по обыкновению
подписывал бумаги.
– Теперь
я догадываюсь, почему все с таким нетерпением ожидают прибытия ее высочества.
Они думают: стоит ей здесь появиться, как я стану ее рабом или попаду под
влияние ее семейства. Право, у меня еще будет время наглядеться на мою
дражайшую невестку! Должно быть, ее приезд доставит мне новые хлопоты.
Поживу-ка я спокойно как можно дольше, а для этого необходимо задержать ее в
пути. Предполагалось, что она без остановок проедет через Реймс и Нуайон, а
затем прибудет в Компьень. Ну что же, надо изменить порядок церемониала. Пусть
будет трехдневный прием в Реймсе, а затем один.., нет, черт возьми! Два… Да что
я! Три дня на празднования в Нуайоне. Итак, я выиграл шесть дней, целых шесть
дней!
Король
взял перо и приказал г-ну де Стенвилю остановиться на три дня в Реймсе и
столько же времени провести в Нуайоне.
Он
вызвал дежурного курьера.
– Срочно
передать это письмо господину де Стенвилю, – приказал он.
И
принялся за другое письмо.
«Дорогая
графиня! – написал он. – Мы сегодня же назначаем Замора дворецким.
Сейчас я уезжаю в Марли, однако вечером прибуду в Люсьенн, чтобы сказать Вам
то, чем сию минуту переполнено мое сердце.
Людовик
«
– Лебель! –
сказал он. – Отнесите это письмо графине. Настоятельно советую быть с ней
повежливее. Камердинер поклонился и вышел.
|
