Глава 46. ПОСЛЕДНИЙ
ПРИВЕТ ЖИЛЬБЕРА
Филипп
провел ужасную ночь. Следы на снегу несомненно свидетельствовали о том, что
кто-то проник в дом с целью похитить ребенка. Но на кого можно подумать? Ничто
не подтверждало его подозрений.
Филипп
так хорошо знал своего отца, что не мог и подумать о его причастности к этому
преступлению. Барон де Таверне считал отцом ребенка Людовика XV; он, должно
быть, очень дорожил этим живым доказательством неверности короля графине Дю
Барри. Кроме того, барон, наверное, полагал, что рано или поздно Андре снова
окажется в милости и уж тогда много будет готова отдать за основное средство
своей будущей удачи при дворе.
Эти
размышления Филиппа об отцовском характере, основанные на недавних
впечатлениях, немного утешили его: он решил, что ребенка нетрудно получить
обратно, если знаешь, кто его похитил.
Филипп
дождался восьми часов. Пришел доктор Луи. Выведя доктора за ворота, он на ходу
поведал ему об ужасном ночном происшествии.
Доктор
всегда был готов дать хороший совет. Он осмотрел следы в саду и в конце концов
пришел к заключению, что Филипп прав.
– Я
довольно хорошо знаю барона, – заметил он, – я не думаю, что он на
это способен. Однако дело может так обернуться, что он похитил ребенка отнюдь
не ради минутного интереса.
– Какой
же у него мог быть в этом интерес, доктор?
– Он
мог это сделать, руководствуясь интересами настоящего отца ребенка.
– Мне
тоже приходила в голову эта мысль! – вскричал Филипп. – Но ведь это
ничтожество и себя не умеет прокормить. Это безумец, восторженный юнец,
который, к тому же» находится сейчас в бегах, боясь моей тени…
Не надо
ошибаться на его счет, доктор: этот презренный совершил случайное преступление.
Однако теперь, когда в моей душе улегся гнев, – хотя я, разумеется,
по-прежнему ненавижу этого преступника! – мне кажется, я постарался бы
избежать с ним встречи, чтобы не убивать его. Я верю, что он должен испытывать
мучительные угрызения совести, которые и послужат ему наказанием. Думаю, что
голод и бродяжничество отомстят ему за меня не хуже моей шпаги.
– Не
будем больше об этом говорить, – предложил доктор.
– Дорогой
друг! Я хочу вас попросить вот о чем: надо прежде всего успокоить Андре, а для
этого придется солгать. Скажите ей, что вы вчера были обеспокоены состоянием
здоровья малыша и зашли за ним ночью, чтобы отнести его к кормилице. Это
первое, что мне пришло в голову, когда я утешал Андре.
– Хорошо,
скажу. А вы намерены заняться поисками ребенка?
– У
меня есть надежда его разыскать. Я решился покинуть Францию. Андре поступит в монастырь
Сен-Дени, а я отправлюсь к барону де Таверне. Я заявлю ему, что мне все
известно. Я заставлю его сказать, где спрятан ребенок. Если он будет
сопротивляться, я пригрожу ему публичным разоблачением и вмешательством ее
высочества.
– А
что вы будете делать с ребенком, если ваша сестра окажется в монастыре?
– Я
оставлю его у кормилицы, которую вы мне порекомендуете… Потом помещу его в коллеж,
а когда он вырастет, возьму его к себе, если буду к тому времени жив.
– Вы
полагаете, что мать согласится покинуть вас или своего ребенка?
– Андре
согласится на все, чего бы я ни пожелал.» Она знает, что я обращался к ее высочеству
и получил от нее обещание отпустить ее в монастырь. Андре не может поставить
меня в неловкое положение в глазах нашей покровительницы.
– Пойдемте
к бедной матери, – предложил Доктор. Он возвратился к Андре, безмятежно
дремавшей в постели после того, как ее успокоил заботливый Филипп. Она прежде
всего спросила доктора о ребенке. Улыбавшееся лицо доктора окончательно ее
успокоило, и с этого времени она быстро пошла на поправку. Спустя десять дней
она уже встала, сама дошла до оранжереи и начала прогуливаться, пока солнечные
лучи освещали стеклянную крышу Филипп, отсутствовавший несколько дней,
возвратился в это время на улицу Кок-Эрон с таким мрачным выражением лица, что
доктор, отворивший ему дверь, почувствовал, что случилось огромное несчастье.
– Что
такое? – спросил он. – Отец отказывается вернуть ребенка?
– Отец
простудился три дня спустя после отъезда из Парижа, – отвечал
Филипп. – Он прикован к постели. Когда я приехал, он был при смерти. Я
подумал, что эта болезнь – уловка. Я решил, что это притворство доказывает его
причастность к похищению. Я стал настаивать, угрожать. Барон де Таверне
поклялся мне на распятии, что не понимает, о чем я толкую.
– Таким
образом, вы вернулись, так ничего и не узнав.
– Да,
доктор.
– Вы
убеждены в правдивости барона?
– Почти.
– Он
вас перехитрил и не открыл тайны.
– Я
пригрозил, что добьюсь вмешательства в это дело ее высочества. Барон побледнел.
«Вы можете погубить меня, если угодно, – сказал он, – опозорьте отца
и себя самого. Это будет величайшая глупость, которая ни к чему не приведет. Я
не понимаю, о чем вы говорите».
– Итак…
– Итак,
я в полном отчаянии.
В эту
минуту Филипп услышал голос Андре:
– Это
Филипп сейчас вошел в дом?
– Господи!
Вот и она… Что же я ей скажу? – прошептал Филипп.
– Молчите! –
приказал доктор.
Андре
вошла в комнату и бросилась брату на шею; сердце молодого человека болезненно
сжалось.
– Откуда
ты? – спросила она.
– Я
был у отца, как я тебе и говорил.
– Как
чувствует себя господин барон?
– Хорошо.
Но я был не только у отца, Андре… Я также повидался со многими людьми, от
которых зависит твое поступление в Сен-Дени. Благодаренье Богу, теперь все
готово. Ты поправилась и можешь посвятить себя своему будущему.
Андре
подошла к брату и, едва слышно вздохнув, проговорила:
– Дорогой
друг! Мое будущее меня больше не интересует: оно вообще никого не должно интересовать…
Для меня важнее всего на свете – будущее моего ребенка, и я хочу посвятить свою
жизнь сыну, данному мне Господом. Таково мое решение, и оно непоколебимо. С тех
пор, как ко мне вернулись силы, я поверила в себя. Жить ради сына, – пусть
мне придется терпеть лишения, даже работать, если понадобится, – только бы
не расставаться с ним ни днем, ни ночью – вот каким я вижу свое будущее. Не
надо больше говорить о монастыре, я не должна думать только о себе; раз уж я
принадлежу кому-то на земле, значит, я не нужна Богу!
Доктор
взглянул на Филиппа, словно хотел сказать:
«Ну, что
я вам говорил?»
– Сестра! –
воскликнул молодой человек. – Что с тобой?
– Не
вини меня, Филипп, это не прихоть слабой и взбалмошной женщины. Я не буду тебе
в тягость и ни к чему тебя не принуждаю.
– Но…
Андре, я не могу оставаться во Франции, я хочу все бросить и уехать. У меня
здесь нет будущего. Я могу согласиться оставить тебя в монастыре, но не в
нищете… Андре, подумай хорошенько!
– Я
уже все обдумала… Я горячо тебя люблю, Филипп, и если ты меня покинешь, я
проглочу слезы и найду утешение у колыбели сына.
Доктор
подошел к ней.
– Вы
преувеличиваете, это просто минутное помрачение! – сказал он.
– Ах,
доктор! Материнство – это и есть помутнение рассудка! Но оно послано мне Богом.
Пока я буду нужна ребенку, я не изменю своего решения.
Филипп и
доктор переглянулись.
– Дитя
мое! – заговорил доктор. – Я не очень умелый проповедник, однако,
если мне не изменяет память, Господь запрещает человеку иметь слишком сильные
привязанности.
– Это
верно, сестра, – подтвердил Филипп.
– Насколько
мне известно, доктор, Господь не запрещает матери любить своего сына.
– Прошу
прощения, дочь моя, за то, что, как философ и практик, я попытаюсь указать вам
на пропасть, разверстую теологом перед человеком, подверженным страстям. Для
каждой заповеди Божьей надо постараться найти причину, и не столько морального
свойства, потому что это порой очень трудно сделать. Постарайтесь найти причину
материальную. Господь запрещает матери чрезмерно любить свое дитя, потому что
ребенок – хрупкое, нежное создание, подверженное болезням, страданиям…
Сильно
любить эфемерное создание значит подвергать себя опасности впасть в отчаяние.
– Доктор! –
прошептала Андре. – Почему вы мне все это говорите? А ты, Филипп, почему
смотришь на меня с сочувствием.., и что значит эта бледность?..
– Андре,
дорогая! – перебил ее молодой человек. – Последуйте совету верного
друга. Ваше здоровье вне опасности, так поступайте как можно скорее в монастырь
Сен-Дени.
– Я..,
я вам уже сказала, что не брошу своего сына.
– Пока
будете ему нужны, – мягко напомнил доктор.
– Боже
мой! – вскричала Андре. – Что случилось? Говорите! Что-нибудь
печальное.., ужасное, может быть?
– Будьте
осторожны! – шепнул Филиппу доктор. – Она еще очень слаба для такого
удара.
– Брат,
почему ты молчишь? Объясни мне, что произошло?
– Дорогая
сестра! Как ты знаешь, на обратном пути я заехал через мост Пон-дю-Жур к твоей
кормилице.
– Да…
Так что же?
– Малыш
неважно себя чувствует…
– Мой
мальчик.., болен? Скорее… Маргарита! Маргарита… Карету! Я поеду к своему мальчику!
– Это
невозможно! – воскликнул доктор. – Вам нельзя выходить на улицу,
нельзя ехать в карете.
– Однако
еще сегодня утром это было возможно: вы сами мне сказали, что завтра, когда вернется
Филипп, я увижу маленького.
– Мне
так показалось…
– Вы
меня обманывали? Доктор молчал.
– Маргарита! –
повторила Андре. – Извольте исполнять приказание… Карету!
– Ты
можешь умереть!.. – вмешался Филипп.
– Ну
и пусть!.. Я не так уж дорожу своей жизнью!.. Маргарита терпеливо ждала,
переводя взгляд с хозяйки на хозяина, потом на доктора.
– Я,
кажется, приказала!.. – крикнула Андре; краска бросилась ей в лицо.
– Дорогая
сестра!
– Я
ничего не желаю больше слушать, и если вы мне откажете в карете, я пойду
пешком.
– Андре! –
сказал Филипп, обхватив ее руками. – Ты никуда не пойдешь, нет. Тебе нет
нужды никуда ходить.
– Мой
мальчик умер! – помертвевшими губами пролепетала Андре; руки ее безвольно
повисли вдоль кресла, в которое ее усадили Филипп и доктор.
Филипп
покрывал поцелуями ее холодную безжизненную руку… Андре уронила голову на грудь
и залилась слезами.
– Бог
послал нам новое испытание, – проговорил Филипп. – Господь велик и
справедлив. Возможно, он имеет на тебя другие виды. Может быть, Бог рассудил,
что этот ребенок оказался бы для тебя незаслуженным наказанием.
– За
что же Он ниспослал страдания этому невинному существу?.. – тяжело
вздохнув, спросила несчастная мать.
– Бог
не дал ему страдать, дитя мое, – молвил доктор. – Он умер, едва успев
родиться… Жалейте о нем не более, чем о мимолетной тени.
– А
крики, которые я слышала?..
– Это
было его прощание с жизнью.
Андре
закрыла лицо руками, а мужчины, обменявшись красноречивыми взглядами, поздравили
друг друга с тем, что своей ложью спасли Андре жизнь.
Вдруг на
пороге появилась Маргарита, держа в руке письмо… Оно было адресовано Андре…
Надпись гласила:
«Мадмуазель
Андре де Таверне, Париж, улица Кок-Эрон, 9, первые ворота со стороны улицы
Платриер».
Филипп
показал его доктору за спиной Андре; она больше не плакала – она находилась в состоянии
глубокой печали.
«Кто мог
написать ей письмо? – думал Филипп. – Никому не был известен наш
адрес, и это не почерк отца…»
– Андре!
Тебе письмо, – сказал Филипп. Ничему не удивляясь и не размышляя, Андре безропотно
вскрыла конверт и, вытерев слезы, развернула письмо, собираясь его прочесть. Но
едва пробежав глазами три строчки, из которых состояло все письмо, она громко
вскрикнула, вскочила, как безумная, и, напрягшись всем телом, рухнула, словно
статуя, прямо на руки подоспевшей Маргарите.
Филипп
подобрал с полу письмо и прочитал:
«Море,
15 декабря 17…
Я
уезжаю, потому что Вы меня прогнали. Больше Вы меня не увидите. Но я увожу с
собой и своего ребенка, который никогда не назовет вас матерью!
Жильбер».
Взревев
от бешенства, Филипп скомкал письмо.
– Я
готов был простить преступление случайное, – заскрежетав зубами,
проговорил он, – но за преступление преднамеренное он будет наказан… Твоей
безжизненно повисшей головой, Андре, я клянусь убить мерзавца, как только он
попадется мне на глаза. Господь не может не послать его мне, потому что он
преступил все границы дозволенного… Доктор! Андре придет в себя?
– Да,
да!
– Доктор!
Завтра Андре должна поступить в монастырь Сен-Дени. А я послезавтра буду в
ближайшей гавани… Негодяй сбежал… Я последую за ним… Я должен разыскать
ребенка… Доктор! Какая отсюда ближайшая гавань?
– Гавр.
– Я
буду в Гавре через тридцать шесть часов, – молвил Филипп.
|
