Александр Дюма «Джузеппе Бальзамо»

Глава 39. 15 ДЕКАБРЯ

Жильбер не встретил со стороны Фрица никаких препятствий и вошел к Бальзамо.

Граф отдыхал на софе, как и подобало богатому бездельнику, утомленному тем, что он проспал всю ночь напролет. Так, во всяком случае, подумал Жильбер, увидев, что он лежит в такое время.

Несомненно, камердинеру было приказано впустить Жильбера, как только он явится, потому что юноше не пришлось называть свое имя, даже просто раскрыть рот.

Когда он вошел в гостиную, Бальзамо приподнялся на локте и захлопнул книгу, которую он держал в руках, но не читал.

– Ого! – молвил он. – Вот и наш жених! Жильбер промолчал.

– Отлично! – насмешливо продолжал граф. – Ты счастлив и признателен Очень хорошо! Ты пришел поблагодарить меня… Ну, это лишнее! Оставь это на тот случай, Жильбер, когда тебе опять что-нибудь понадобится. Благодарность – расхожая монета, которая удовлетворяет многих, если сопровождается улыбкой. Иди, дружок, иди.

В словах Бальзамо, в его тоне было нечто невыносимое, омерзительно-слащавое, поразившее Жильбера: ему почудился в них упрек, и в то же время ему показалось, что его тайна разгадана.

– Нет, ваше сиятельство, вы ошибаетесь, я вовсе не собираюсь жениться.

– Вот как? – молвил граф. – Что же ты собираешься делать?.. Что с тобой случилось?

– Случилось так, что меня выставили за дверь, – отвечал Жильбер.

Граф повернулся к нему лицом.

– Должно быть, ты не так взялся за дело, дорогой мой.

– Да нет, ваше сиятельство, во всяком случае, я этого не думаю.

– Кто же тебя выставил?

– Мадмуазель.

– Это естественно. Отчего ты не поговорил с отцом?

– Судьба была ко мне неблагосклонна.

– Так ты фаталист?

– Я для этого недостаточно богат. Граф нахмурился и с любопытством взглянул на Жильбера.

– Не говори о вещах, в которых ты не разбираешься. У взрослых людей это бывает от глупости, у юнцов – от заносчивости. Тебе позволительно быть гордым, но глупым – нет. Скажи ты, что недостаточно богат, чтобы быть дураком, – это я способен понять. Итак, подведем итоги: что ты сделал?

– Пожалуйста. Я уподобился поэтам и размечтался, вместо того, чтобы действовать. Мне захотелось прогуляться по тем же дорожкам, где я когда-то с наслаждением мечтал о любви… И вдруг действительность предстала предо мною, когда я был к этому не готов: действительность убила меня на месте.

– Не так уж плохо, Жильбер. Человек в твоем положении напоминает дозорного на войне. Такие люди должны быть всегда настороже: в правой руке – мушкет, в левой – потайной фонарик.

– Одним словом, ваше сиятельство, я потерпел неудачу. Мадмуазель Андре назвала меня подлецом, негодяем и сказала, что прикажет меня убить.

– Ну, хорошо! А как же ребенок?

– Она сказала, что ребенок – ее, а не мой.

– Что было дальше?

– Я удалился.

– Эх!..

Жильбер поднял голову.

– А что бы сделали вы на моем месте?

– Не знаю. Скажи мне, что намерен делать дальше ты.

– Наказать ее за свое унижение.

– Хорошо сказано.

– Нет, ваше сиятельство, это не просто слова, я принял твердое решение.

– Однако.., ты, возможно, выболтал свою тайну, отдал деньги?

– Моя тайна осталась при мне, и я никому не намерен ее открывать. А деньги – ваши, я их возвращаю.

Жильбер расстегнул куртку и достал из кармана тридцать банковских билетов; раскладывая их на столе перед Бальзамо, он внимательно пересчитал деньги.

Граф взял их и перегнул, продолжая следить глазами за Жильбером, на лице которого не отразилось ни малейшего волнения.

«Он честен, не жаден… Он не лишен ума и решимости: настоящий мужчина», – подумал граф.

– А теперь, ваше сиятельство, – проговорил Жильбер, – я должен дать вам отчет о двух луидорах, которые вы мне дали.

– Это лишнее, – возразил Бальзамо. – Вернуть сто тысяч экю – благородно, возвращать сорок восемь ливров – мальчишество.

– Я не собирался их вам возвращать, я хотел только рассказать, на что я их потратил, чтобы вы убедились, что мне нужна еще некоторая сумма.

– Это другое дело. Так ты просишь?..

– Я прошу…

– Зачем?

– Чтобы сделать то, о чем вы только что заметили:

«Хорошо сказано».

– Ну, хорошо. Ты собираешься отомстить за себя?

– Да. Надеюсь, это будет благородная месть.

– Не сомневаюсь. Но ведь и жестокая?

– Да.

– Сколько тебе нужно?

– Двадцать тысяч ливров.

– Ты не тронешь эту женщину? – спросил Бальзамо, полагая, что остановит Жильбера своим вопросом.

– Не трону.

– И ее брата?

– Нет. И отца не трону.

– Ты не станешь на нее клеветать?

– Я никогда не раскрою рта, чтобы произнести ее имя.

– Понимаю. Однако это все едино: прирезать женщину или убить ее постоянными бравадами… Итак, ты хочешь погубить ее, беспрестанно показываясь неподалеку от нее, преследуя ее оскорбительными ухмылками и полными ненависти взглядами.

– Я далек от того, о чем вы говорите. Я хочу вас попросить на тот случай, если у меня появится желание покинуть Францию, дать мне возможность бесплатно переплыть море.

Бальзамо вскрикнул от удивления.

– Ну, мэтр Жильбер, – произнес Бальзамо пронзительным и, в то же время, ласковым голосом, в котором, между тем, не угадывалось ни боли, ни радости, – мне кажется, вы непоследовательны, а ваша незаинтересованность – показная. Вы просите у меня двадцать тысяч ливров, из которых ни одного не можете взять на то, чтобы нанять судно?

– Не могу, ваше сиятельство; у меня на это – две причины.

– Какие же?

– Первая заключается в том, что у меня не останется ни гроша к тому времени, как я соберусь к отплытию, потому что – попрошу это отменить, ваше сиятельство, – деньги мне нужны не для себя. Я прошу их для исправления той ошибки, которую я совершил не без вашей помощи…

– Ах, до чего же ты злопамятен! – поджав губы, заметил Бальзамо.

– Это естественно… Итак, я прошу у вас денег на то, чтобы, как я уже сказал, исправить ошибку, а не затем, чтобы прожить их для своего удовольствия. Ни один су из этих двадцати тысяч ливров не ляжет в мой карман. Они предназначены для других целей.

– Для твоего ребенка, как я понимаю…

– Да, ваше сиятельство, для моего ребенка, – не без гордости отвечал Жильбер.

– А как же ты?

– Я? Я сильный, свободный, умный. Я всегда сумею прожить, я хочу жить!

– Ты будешь жить! Бог никогда еще не наделял столь сильной волей тех, кому суждено преждевременно уйти из жизни. Господь позаботился о том, чтобы потеплее укрыть растения, которым предстоит пережить долгую зиму. Точно так же он одевает в стальную броню сердца тех, кому предстоят суровые испытания. Однако мне кажется, ты упомянул о двух причинах, по которым не можешь отложить тысячу ливров. Итак, во-первых – порядочность.

– А во-вторых, – осторожность. В тот день, когда я покину Францию, мне, возможно, придется скрываться… Если мне нужно будет идти в гавань на поиски капитана, потом – передавать ему деньги – я предполагаю, что именно так это обычно делается, – все это не будет способствовать моей безопасности.

– Ты полагаешь, я сумею помочь тебе скрыться?

– Я знаю, что это вам по плечу.

– Кто тебе это сказал?

– В вашем распоряжении слишком много сверхъестественных сил. Было бы странно, если бы вы не располагали целым арсеналом средств обыкновенных. Колдун может быть уверен в себе, только когда у него есть в запасе спасительный выход.

– Жильбер! – заговорил вдруг Бальзамо, протягивая руку к юноше. – Ты отважен, добро и зло переплетены в тебе, как это бывает обычно у женщин; ты вынослив, честен не напоказ; я сделаю из тебя великого человека; оставайся здесь, этот особняк – надежное пристанище; я на несколько месяцев собираюсь покинуть Европу, л возьму тебя с собой.

Жильбер внимательно выслушал графа.

– Спустя несколько месяцев, – отвечал он, – я бы, возможно, не отказался. Сегодня я вынужден вам сказать: «Благодарю вас, ваше сиятельство, ваше предложение для меня лестно, однако я должен отказаться».

– Неужели сиюминутное отмщение не стоит будущего, рассчитанного, может быть, на пятьдесят лет вперед?

– Ваше сиятельство! Моя прихоть и мой каприз для меня дороже вселенной в ту минуту, как эта прихоть или этот каприз взбрели мне в голову. И потом, помимо отмщения, мне еще надлежит исполнить долг.

– Вот твои двадцать тысяч ливров, – не колеблясь, молвил Бальзамо.

Жильбер взял два банковских билета и, глядя на благодетеля, воскликнул:

– Вы по-королевски щедры!

– Надеюсь, что я более щедр, – возразил Бальзамо, – я не прошу даже, чтобы меня за это помнили.

– Однако я умею быть признательным, как вы уже могли это заметить. Когда я выполню свою задачу, я верну вам двадцать тысяч ливров.

– Каким образом?

– Я могу поступить к вам на службу на столько лет, сколько нужно работать лакею, чтобы вернуть своему хозяину двадцать тысяч ливров.

– На сей раз рассудительность тебе изменила, Жильбер. Еще минуту назад ты мне сказал: «Я прошу у вас двадцать тысяч ливров, которые вы мне должны».

– Это правда. Однако вы меня покорили.

– Очень рад, – бесстрастно молвил Бальзамо. – Итак, ты будешь мне служить, если я того пожелаю.

– Да.

– Что ты умеешь Делать?

– Ничего, но всему могу научиться.

– Ты прав.

– Но мне бы хотелось иметь возможность покинуть в случае необходимости Францию в два часа.

– Значит, ты оставишь у меня службу?

– Я сумею вернуться.

– А я сумею тебя разыскать. Прекратим этот разговор, я устал долго говорить. Придвинь сюда стол.

– Пожалуйста.

Бальзамо взял бумагу с тремя таинственными знаками вместо подписей и вполголоса прочел следующее:

«Пятнадцатого Декабря, в Гавре, на Бостон, П. Дж. „Адонис“.

– Что ты думаешь об Америке, Жильбер?

– Что это не Франция, а в свое время мне бы очень хотелось поехать морем в любую страну, лишь бы не оставаться во Франции.

– Отлично!.. К пятнадцатому декабря наступит то время, о котором ты говоришь?

Жильбер в задумчивости стал загибать пальцы.

– Совершенно точно.

Бальзамо взял перо и написал на чистом листе всего две строчки:

«Примите на борт „Адониса“ пассажира.

Джузеппе Бальзамо».

– Однако это опасный документ, – заметил Жильбер. – Как бы мне в поисках надежного укрытия не угодить в Бастилию!

– Когда кто-нибудь старается выглядеть умником, он на глазах глупеет, – проговорил граф. – «Адонис», дорогой мой Жильбер, – это торговое судно, а я – его основной владелец.

– Простите, ваше сиятельство, – с поклоном отвечал Жильбер, – я и в самом деле ничтожество, у которого к тому же голова порой идет кругом, но я никогда не повторяю своих ошибок. Простите меня и примите уверения в моей признательности.

– Идите, друг мой.

– Прощайте, ваше сиятельство!

– До свидания! – отвечал Бальзамо, поворачиваясь к нему спиной.