Глава 4. МЫШЕЛОВКА ДЛЯ
ФИЛОСОФОВ
На
вершине холма, куда не без труда взобрались три ботаника, стоял домик из
неотесанного узловатого дерева с островерхой крышей; окна были увиты плющом и
ломоносом, согласно английской моде, подражающей природе, или, вернее,
придумывающей свою собственную природу, что сообщает некоторое своеобразие
английским домикам и окружающим их садам.
Именно
английские садовники вывели голубые розы: их тщеславие находит удовлетворение,
вступая в противоречие с общепринятыми понятиями. Придет день, и они получат
черные лилии.
Павильон
был довольно просторный: в нем поместились стол и шесть стульев. Кирпичный пол
был покрыт циновкой. Стены были выложены мозаикой из речных камешков и
редчайших ракушек: песчаные берега Буживаля и Пор-Марли не могут порадовать
ваших глаз ни морским ежом, ни такими ракушками, как на острове Сен-Жак, ни
перламутрово-розовыми раковинами, встречающимися в Арфлере, Дьеппе или, если
верить тому, что рассказывают, – в Сент-Адресе.
Лепной
потолок был украшен сосновыми шишками и масками, изображавшими отвратительных
фавнов и диких зверей; они будто свешивались над головами посетителей. Сквозь
витражи, в зависимости от того, через какое стекло вы смотрели: фиолетовое,
красное или голубое, можно было увидеть равнины или леса Везине, то окрашенные
в холодные тона, словно перед грозой, то будто сверкавшие в горячих лучах
августовского солнца, то холодные и поблекшие, словно застывшие в декабрьском
холоде. Оставалось только выбрать стекло по душе и любоваться видом.
Это
зрелище привлекло к себе внимание Жильбера, и он попеременно заглядывал то в
один ромб, то в другой, любуясь прекрасным видом, открывавшимся взгляду с
высоты холма Люсьенн, который рассекает Сена.
Господин
де Жюсье заинтересовался не менее любопытным зрелищем: великолепно сервированным
столом из неструганого дерева, стоявшим посреди павильона.
Изысканные
сливки из Марли, прекрасные абрикосы и сливы из Люсьенн; сосиски из Нантера на
фарфоровом блюде, сосиски горячие, несмотря на то, что не видно было ни одного
услужающего, который мог бы их принести; клубника в очаровательной корзинке,
переложенная виноградными листьями, так и просившаяся в рот; рядом со
сверкавшим свежестью маслом – огромный хлеб деревенской выпечки, там же –
золотистый хлеб из крупчатки, столь желанный для горожан с их пресыщенным
вкусом, – все это заставило Руссо вскрикнуть от восхищения. Гурманом
философ был неискушенным; у него был прекрасный аппетит и весьма скромный вкус.
– Какое
безумие! – обратился он к де Жюсье. – Хлеб и фрукты – вот все, что
нам было нужно. Следовало бы съесть хлеб, заедая его сливами, прямо на ходу,
как делают настоящие ботаники и неутомимые исследователи, ни на минуту не
переставая шарить в траве и лазать по буеракам. Помните, Жильбер, мой завтрак в
Плеси-Пике, да и ваш тоже?
– Да,
сударь: хлеб и вишни показались мне тогда восхитительными.
– Совершенно
верно.
– Да,
так завтракают истинные любители природы.
– Дорогой
учитель! – вмешался де Жюсье. – Вы напрасно упрекаете меня в
расточительстве; это более чем скромно – Вы недооцениваете свое угощение,
сеньор Лукулл! – вскричал философ.
– Мое?
Нет, это не мое! – возразил Жюсье.
– У
кого же мы в гостях в таком случае? – спросил Руссо, улыбка которого
свидетельствовала о хорошем расположении духа; однако чувствовалось, что он
скован. – Может быть, мы попали к домовым?
– Скорее
уж к добрым феям, – проговорил де Жюсье, поднимаясь и смущенно поглядывая
на дверь.
– Ах,
к феям? – весело вскричал Руссо. – Да благослови их Небо за такое
гостеприимство! Я голоден. Поедим, Жильбер!
Он
отрезал себе порядочный ломоть хлеба и передал хлеб и нож ученику.
Откусив
хлеба, Руссо взял две сливы.
Жильбер
колебался.
– Ну,
ну! Феи могут обидеться, – сказал Руссо, – подумают, что вы считаете
их щедрость недостаточной.
– Или
недостойной вас, господа, – зазвучал серебристый голосок с порога
павильона: там стояли, держась под руку, две свеженькие хорошенькие женщины. Не
переставая улыбаться, они подавали знаки де Жюсье, чтобы он умерил свой пыл.
Руссо
обернулся, держа в правой руке обгрызанную хлебную корку, а в левой – надкусанную
сливу. Он увидел обеих богинь – так, по крайней мере, ему показалось, до того
они были молоды и красивы; он увидел их и остолбенел, потом поклонился и замер.
– Ваше
сиятельство! – воскликнул де Жюсье. – Вы – здесь! Какой приятный
сюрприз!
– Здравствуйте,
дорогой ботаник! – любезно отвечала одна из дам с поистине королевской
непринужденностью.
– Позвольте
вам представить господина Руссо, – проговорил Жюсье, беря философа за
руку, в которой он держал хлеб.
Жильбер
увидел и узнал обеих дам. Он широко раскрыл глаза и, смертельно побледнев, стал
поглядывать на окно павильона, соображая, как бы удрать.
– Здравствуйте,
юный философ! – обратилась другая дама к растерянному Жильберу и легонько
ударила его по щеке тремя розовыми пальчиками.
Руссо
все видел и слышал. Он едва не задохнулся от злости: его ученик знал обеих
богинь, и они его тоже знали.
Жильбер
был близок к обмороку.
– Вы
не узнаете ее сиятельство? – спросил Жюсье, обратившись к Руссо.
– Нет, –
оторопев, отвечал Руссо, – мы встречаемся впервые, как мне кажется.
– Графиня
Дю Барри, – представил Жюсье.
Руссо
подскочил, словно ступил на раскаленное железо.
– Графиня
Дю Барри! – вскричал он.
– Она
самая, сударь, – как нельзя более любезно отвечала молодая женщина, –
я очень рада, что принимаю у себя и вижу одного из самых прославленных
мыслителей наших дней.
– Графиня
Дю Барри! – повторил Руссо, не замечая, что его удивление становилось
оскорбительным… – Так это она! И павильон, вне всякого сомнения, принадлежит
ей? Так вот кто меня угощает?
– Вы
угадали, дорогой философ, это она и ее сестра, – продолжал Жюсье, почувствовав
себя неловко, так как предвидел бурю.
– И
ее сестра знакома с Жильбером?
– Теснейшим
образом, сударь! – вмешалась мадмуазель Шон с дерзостью, не считавшейся ни
с расположением духа королей, ни с причудами философов.
Жильбер
искал глазами нору пошире, куда можно было бы спрятаться, – так грозно
заблистал взгляд Руссо.
– Теснейшим
образом?.. – повторил старик. – Жильбер теснейшим образом знаком с
сударыней, а я ничего об этом не знал? Меня, стало быть, предали, надо мной
посмеялись?
Шон и ее
сестра насмешливо переглянулись. Де Жюсье разорвал кружевную салфетку, стоившую
не меньше пятидесяти луидоров.
Жильбер
умоляюще сложил руки, то ли прося Шон замолчать, то ли заклиная Руссо разговаривать
с нею повежливее.
Но
замолчал Руссо, а Шон продолжала говорить.
– Да, –
сказала она, – мы с Жильбером – старые знакомые. Он был моим гостем, не
правда ли, малыш?.. Неужели ты настолько неблагодарен, что позабыл угощения в
Люсьенн и в Версале?
Эта
подробность оказалась последним ударом: Руссо выбросил руки вперед, а затем
уронил их.
– Ага!
Это правда, несчастный? – спросил он, искоса глядя на молодого человека.
– Господин
Руссо… – начал было Жильбер.
– Ну
вот, можно подумать, что ты раскаиваешься в том, что был мною обласкан! –
продолжала Шон. – Я не зря подозревала тебя в неблагодарности.
– Мадмуазель!.. –
умоляюще воскликнул Жильбер.
– Малыш! –
подхватила Дю Барри. – Возвращайся в Люсьенн. Угощения и Замор ждут тебя…
И хотя ты ушел оттуда довольно необычно, ты будешь хорошо принят.
– Благодарю
вас, ваше сиятельство, – сухо возразил Жильбер, – но когда я
откуда-нибудь ухожу, это значит, что мне там не нравится.
– Зачем
же отказываться от такого предложения? – ядовито перебил его Руссо. –
Вы вкусили роскоши, дорогой мой Жильбер, возвращайтесь к ней.
– Сударь,
клянусь вам…
– Идите!
Идите! Я не люблю тех, кто служит и нашим, и вашим.
– Вы
меня даже не выслушали, господин Руссо.
– Довольно
я наслушался.
– Да
ведь я же сбежал из Люсьенн, где меня держали взаперти!
– Это
уловка! Я знаю, на что способна человеческая хитрость!
– Но
ведь я отдал предпочтение вам, я выбрал вас своим хозяином, защитником,
покровителем.
– Лицемерие!
– Однако,
господин Руссо, если бы я дорожил богатством, я принял бы предложение этих дам.
– Господин
Жильбер, меня обманывают часто.., один раз! Но дважды – никогда! Вы – свободны
и можете идти на все четыре стороны.
– Куда
же мне идти? – в отчаянии вскричал Жильбер; он понимал, что навсегда
потерял и свое оконце, и соседство с Андре, и всю свою любовь… Его самолюбие
страдало оттого, что Руссо мог заподозрить его в предательстве. Он видел, что
никто не оценил ни его самоотверженности, ни долгой и успешной борьбы с
леностью и свойственными его возрасту желаниями.
– Куда? –
переспросил Руссо. – Да прежде всего – к ее сиятельству, прекрасной и
доброй госпоже.
– Боже
мой. Боже мой! – вскричал Жильбер, обхватив голову руками.
– Не
бойтесь! – сказал ему господин де Жюсье; светский человек, он был сильно
задет странной выходкой Руссо. – Не бойтесь, о вас позаботятся; вам
постараются вернуть то, что вы потеряете.
– Вот
видите, – язвительно вымолвил Руссо, – перед вами господин де Жюсье,
ученый, любитель природы, один из ваших сообщников, – добавил он, скривив
губы в улыбке, – он вам обещает помощь и удачу – можете на него
рассчитывать, у него большие возможности.
Потерявший
самообладание Руссо поклонился дамам, вспомнив об Оросмане, потом отвесил
поклон подавленному де Жюсье и с трагическим видом покинул павильон.
– До
чего же грязная скотина этот философ! – спокойно заметила Шон, провожая
взглядом Руссо, который спускался, вернее, сбегал вниз по тропинке.
– Просите,
что хотите, – обратился г-н де Жюсье к Жильберу, по-прежнему прятавшему лицо
в ладонях.
– Да,
просите, господин Жильбер, – повторила графиня, посылая улыбку брошенному
ученику.
Тот
поднял бледное лицо, убрал со лба прибитые слезами и испариной волосы и твердо
проговорил:
– Раз
уж вам так хочется предложить мне место, я бы хотел поступить помощником садовника
в Трианон.
Шон и
графиня переглянулись, Шон слегка наступила шаловливой ножкой на ногу сестре,
торжествующе подмигнув; графиня кивнула в знак согласия.
– Это
возможно, господин де Жюсье? – спросила графиня. – Я бы этого хотела.
– Раз
вам этого хочется, графиня, – отвечал тот, – можете считать, что ваше
желание исполнено.
Жильбер
поклонился и прижал руку к сердцу; оно было переполнено счастьем, после того
как совсем недавно было полно отчаяния.
|
