Глава 20. КОРОТКАЯ
ПАМЯТЬ КОРОЛЕЙ
Как он и
обещал, Ришелье отважно подставил себя под гневные взгляды его величества в тот
момент, когда принц де Конде протягивал королю рубашку.
Заметив
маршала, король сделал столь резкое движение, чтобы отвернуться, что рубашка едва
не упала на пол, а удивленный принц отступил.
– Простите,
брат, – сказал Людовик XV, желая дать понять принцу, что резкое движение относится
не к нему.
У
Ришелье не осталось сомнений, что король гневается на него.
Но так
как он прибыл с решимостью вызвать гнев, если это понадобится для решительного
объяснения, то он обошел короля, как при осаде Фонтенуа, и встал с другой
стороны, там, где король должен был непременно пройти, чтобы попасть в свой
кабинет.
Не видя
больше маршала, король заговорил легко и свободно. Он оделся, выразил желание
поохотиться в Марли и долго советовался со своим братом, потому что за
семейством Конде закрепилась слава отличных охотников.
Но в ту
минуту, как он переходил в свой кабинет, когда все уже ушли, он снова увидел Ришелье,
раскланивавшегося со всей возможной изысканностью, известной еще со времен
Лаузуна, прославившегося своими изящными поклонами.
Людозик
XV остановился в замешательстве.
– И
здесь вы, господин де Ришелье? – воскликнул он.
– Я
весь к услугам вашего величества, сир.
– Вы
что же, никогда не уходите из Версаля?
– Вот
уже сорок лет я здесь, сир, и я очень редко удаляюсь, только по приказанию
вашего величества. Король остановился против маршала.
– Вам
что-то от меня нужно? – спросил король.
– Мне,
сир? – с улыбкой переспросил Ришелье. – Да что вы!
– Вы
же, черт подери, меня преследуете, герцог! Я уже это заметил.
– Да,
сир, мою любовь и мое уважение? Благодарю вас, сир?
– Вы
делаете вид, что не понимаете меня. Но вы: меня отлично поняли. Так вот знайте,
господин маршал, что мне нечего вам сказать.
– Нечего,
сир?
– Совершенно
нечего!
Ришелье
напустил на себя безразличный вид.
– Сир! –
сказал он. – Я всегда был счастлив тем, что мог сказать себе, положа руку
на сердце, что моя преданность королю совершенно бескорыстна: для меня это
вопрос чести вот уже сорок лет, о чем я говорил вашему величеству; даже
завистники не смогут сказать, что король когда-нибудь что-нибудь для меня
сделал. Моя репутация, к счастью, безупречна.
– Вот
что, герцог, просите, если вам что-нибудь нужно, но просите поскорее.
– Сир!
Мне совершенно ничего не нужно, я только хочу умолять ваше величество…
– О
чем?
– О
том, чтобы вы изволили согласиться выразить благодарность…
– Кому
же?
– Сир!
Речь идет об одном лице, в так уже многим обязанном королю.
– Кто
это?
– Это
тот, сир, кому вы, ваше величества, оказали неслыханную честь… Ну еще бы! Когда
кто-либо удостоен чести сидеть за столом вашего величества, когда этот человек
имел возможность наслаждаться изысканным, живым разговором, благодаря которому
вы, ваше величество, заслуженно считаетесь прекрасным собеседникам, это
невозможно забыть, и к этому так быстро привыкаешь…
– Вы
– настоящий златоуст, господин де Ришелье.
– Ну
что вы, сир!..
– Итак,
о ком вы хотите поговорить?
– О
моем друге Таверне.
– О
вашем друге? – вскричал король.
– Прошу
прощения, сир…
– Таверне!.. –
повторил король с выражением ужаса, сильно удивившим герцога…
– Что
же вы хотите, сир! Старый товарищ… Он помедлил минуту.
–..чвловек,
служивший вместе со мной под Виларом… Он опять остановился.
– Вы
же знаете, сир, что у нас принято называть другом любого знакомого, всякого,
кто не является нашим врагом: это просто вежливое слово, которое не содержит в
себе зачастую ничего особенного.
– Это
уличающее слово, герцог, – ядовито заметал король, – такими словами
не следует бросаться.
– Советы
вашего величества – это заветы, преисполненные мудрости. Итак, господин де Таверне…
– Господин
де Таверне – это безнравственный человек!
– Слово
дворянина, я, сир, так и думал.
– Это
человек, лишенный деликатности, господин маршал.
– Да,
сир, об этом я даже не стал бы и говорить. Я, ваше величество, отвечаю только
за то, что знаю.
– Как,
вы не отвечаете за деликатность вашего друга, старого служаки, воевавшего
вместе с вами под Виларом, наконец, человека, которого вы мне представляли? Да
вы знакомы с ним, по крайней мере?
– С
ним – несомненно, сир, – но не с его деликатностью. Сулли говорил как-то
вашему предку Генриху Четвертому, что он видел, как его лихорадка вышла из
него, одетая в зеленое платье; я же готов со смирением признать, сир, что мне
не довелось увидеть, как одевается деликатность барона де Таверне.
– Ну
тогда я сам вам скажу, маршал, что это отвратительный человек, сыгравший омерзительную
роль…
– Если
это говорите вы, ваше величество…
– Да,
сударь, я!
– Ваше
величество облегчает мою задачу, говоря подобным образом. Нет, признаться, я заметил,
что Таверне не является образцом деликатности. Но, сир, пока ваше величество не
соблаговолили сообщить мне свое мнение…
– Извольте:
я его ненавижу.
– Приговор
произнесен, сир. К счастью для этого несчастного, – продолжал
Ришелье, – у него есть мощные заступники, могущие защитить его перед вашим
величеством.
– Что
вы хотите этим сказать?
– Если
отец имел несчастье не понравиться королю…
– И
очень сильно не понравиться!
– Я
и не отрицаю, сир.
– Что
же вы хотели сказать?
– Я
говорю, что некий ангел с голубыми глазами и светлыми волосами…
– Я
вас не понимаю, герцог.
– Да
это же и так ясно, сир.
Мне,
однако, хотелось бы услышать ваши объяснения.
– Только
такой профан, как я, может трепетать при мысли о том, чтобы приподнять краешек
вуали, под которой таятся такие прелести!.. Но, повторяю, неужели нельзя
простить Таверне во имя той, которая смягчает королевский гнев? О да,
мадмуазель Андре, должно быть, сущий ангел!
– Мадмуазель
Андре – это маленькое чудовище в физическом отношении, точно такое же, как ее
отец – в нравственном! – вскричал король.
– Неужели? –
остолбенев, обронил Ришелье. – Так мы, значит, все ошибались, и эта
красивая внешность?..
– Никогда
не говорите мне больше об этой девице, герцог! Одна мысль о ней вызывает у меня
дрожь. Ришелье лицемерно всплеснул руками.
– О
Господи! – воскликнул он. – До чего внешность бывает обманчива!..
Если бы ваше величество, первый ценитель королевства, если ваше величество,
сама непогрешимость, не сказали бы мне этого.., я бы этому ни за что не
поверил… Как, сир, можно до такой степени всех провести?
– Больше
того, сударь: она страдает.., ужасной болезнью.., я попал в западню, герцог. Но
ради всего святого, ни слова больше о ней, вы меня уморите!
– Боже,
Боже! – вскричал Ришелье. – Я ни слова больше о ней не пророню, сир!
Чтобы я уморил ваше величество!.. Как это печально! Ну что за семейка! Как не
повезло бедному мальчику!
– О
ком это вы опять?
– На
этот раз я говорю о верном, искренне преданном слуге вашего величества. Вот,
сир, настоящий образец служения своему королю, и вы справедливо его оценили. На
сей раз, готов поручиться, ваша милость не ошибется.
– О
ком все-таки речь, герцог? Говорите скорее, мне некогда!
– Я
хочу напомнить вам, сир, – мягко отвечал Ришелье, – о сыне одного и
брате другой. Я говорю о Филиппе де Таверне, храбром юноше, которому вы, ваше
величество, дали полк.
– Я?
Чтоб я кому бы то ни было дал полк?
– Да,
сир, Филипп де Таверне ожидает полк, который вы изволили ему обещать.
– Я?
– Разумеется,
сир!
– Вы
с ума сошли!
– Да
что вы?
– Ничего
я ему не давал, маршал.
– В
самом деле?
– Какого
дьявола вы вмешиваетесь в это дело?
– Но,
сир..
– Разве
вас это касается?
– Ни
в коей мере.
– Значит,
вы поклялись сжечь меня на медленном огне, прося об этом вздорном господине?
– Чего
же вы хотите, сир! Мне казалось, – теперь я и сам вижу, что
ошибался, – что вы, ваше величество, обещали…
– Это
не мое дело, герцог. У меня же есть военный министр. Я не раздаю полки. Полк!..
Кто вам сказал такую чепуху? Так вы стали заступником этого выродка? Ведь я вам
говорил, что вы напрасно со мной об этом заговорили. Вы довели меня до
бешенства!
– О
сир!
– Да,
до бешенства! Если бы заступником был сам сатана, я и тогда бы не стал долго
раздумывать.
Король
повернулся к герцогу спиной и в гневе удалился в кабинет, превратив Ришелье в
несчастнейшего из смертных.
– На
сей раз, – пробормотал герцог, – я знаю, как к этому отнестись.
Ришелье
стряхнул платком пудру, осыпавшуюся от полученного им сильнейшего удара, и
направился к галерее, в тот самый угол, где с жадным нетерпением поджидал его
друг.
Завидев
маршала, барон бросился к нему, как паук на свою жертву, в надежде узнать
свежие новости.
Блестя
глазами, сложив губы бантиком, с распростертыми объятьями он преградил ему
путь.
– Ну,
что нового? – спросил он.
– Кое-что
новое есть, сударь, – отвечал Ришелье, напрягшись всем телом, презрительно
скривив губы и яростно набросившись на свое жабо, – я прошу вас более не
обращаться ко мне.
Таверне
с изумлением взглянул на герцога.
– Да,
вы прогневали короля, – продолжал Ришелье, – а на кого гневается
король, тот и мой враг.
Таверне,
как громом пораженный, словно врос в мраморный пол.
Ришелье
пошел дальше.
На
выходе из Зеркальной галереи его ждал выездной лакей.
– В
Люсьенн! – приказал ему Ришелье и скрылся.
|
