Глава 44. ОТЕЦ И ДОЧЬ
Дойдя до
конца аллеи, Андре увидала маршала, прогуливавшегося вместе с ее отцом перед
входом в ожидании девушки.
Друзья,
казалось, были в прекрасном расположении духа; они шли под руку. При дворе еще
не было более полного воплощения Ореста и Пилада.
Завидев
Андре, старики заулыбались и стали наперебой расхваливать друг другу ее
красоту: гнев и быстрая ходьба только красили ее.
Маршал
так поклонился Андре, как если бы перед ним стояла новая госпожа де Помпадур.
Эта подробность не ускользнула от Таверне и очень его порадовала. Однако Андре
была удивлена его почтительностью и, в то же время, галантностью: ловкий придворный
умело сочетал немало разных оттенков в одном поклоне, как Ковьель умел одним
турецким словом передать смысл нескольких французских предложений.
Андре
одинаково церемонно поклонилась барону и маршалу и с очаровательной улыбкой
пригласила их подняться к ней в комнату.
Маршала
восхитила изящная простота – единственное достоинство меблировки и архитектуры
скромной комнаты. Благодаря цветам и белым муслиновым занавескам, Андре удалось
превратить свою убогую комнату не во дворец, а в храм.
Маршал
сел в кресло, обитое персидской тканью с крупным рисунком, под большой китайской
раковиной, откуда свисали душистые ветки акации и клена вперемежку с ирисами и
бенгальскими розами.
Таверне
опустился в точно такое же кресло. Андре села на складной стульчик и оперлась
локтем на клавесин, тоже украшенный цветами, стоявшими в большой вазе
саксонского фарфора.
– Мадмуазель! –
обратился к ней маршал. – Я пришел, чтобы передать вам от его величества
восхищение вашим прелестным голосом и вашей музыкальностью, вызвавшими восторг
у всех присутствовавших на репетиции. Его величество не стал хвалить вас вслух,
опасаясь пробудить у других зависть. Вот почему он и поручил мне выразить вам
благодарность за удовольствие, которое вы ему доставили.
Зардевшаяся
Андре была так хороша, что маршал не мог остановиться и говорил, что приходило
ему в голову:
– Король
утверждал, что ему не приходилось видеть при дворе никого, кто, подобно вам,
мадмуазель, сочетает в себе тонкий ум и безупречную красоту.
– Вы
забыли упомянуть о ее душевных качествах, – прибавил сияющий
Таверне, – Андре – лучшая из лучших!
Маршалу
на минуту показалось, что его друг вот-вот расплачется. В восхищении от подобной
родительской чувствительности он воскликнул:
– Душа!..
Увы, дорогой мой, вы можете судить о душевных качествах мадмуазель. Будь я
двадцатипятилетним юношей, я сложил бы к ее ногам свою жизнь и все свое
состояние!
Андре
еще не научилась отвечать на лесть придворного. У нее из груди вырвался только
вздох.
– Мадмуазель! –
продолжал Ришелье. – Король пожелал выразить свое удовлетворение и просил
вас благосклонно принять то, что он поручил вам передать через господина
барона. Что я должен передать его величеству от вашего имени?
– Ваша
светлость! – прошу вас передать его величеству мою признательность, –
отвечала Андре, не вкладывая в свои слова ничего, кроме глубокой
почтительности, входящей в обязанности любой подданной. – Скажите его
величеству, что я счастлива оказанным мне вниманием и что я считаю себя
недостойной благосклонности столь могущественного монарха.
Ришелье,
казалось, понравились слова девушки, которые она произнесла твердо, без малейшего
колебания.
Он взял
ее руку, почтительно поцеловал и, не сводя с нее глаз, проговорил:
– Рука
королевы, ножка богини.., ум, воля, чистота… Ах, барон, какое сокровище!.. У
вас не дочь, а настоящая королева…
Засим он
раскланялся, оставив Таверне с Андре. Барона распирало от гордости и упования.
Если бы
кто-нибудь видел, с каким наслаждением этот бывший философ, скептик, насмешник
купался в сыпавшихся на него милостях, не желая замечать, в какую он попал
трясину, тот мог бы подумать, что Господь лишил Таверне не только сердца, но и
разума.
Только
Таверне мог заметить по поводу этих перемен в себе;
– Изменился
не я, изменились времена!
Итак, он
остался сидеть вместе с Андре, чувствуя некоторую неловкость оттого, что
девушка внимательно и безмятежно смотрела на него ясными бездонными глазами.
– Господин
де Ришелье, кажется, сказал, что его величество поручил вам передать доказательство
своего удовлетворения. Что же это?
– Ага! –
воскликнул Таверне. – Она заинтересовалась… Вот бы никогда не поверил… Тем
лучше, черт возьми, тем лучше!
Он
медленно вынул из кармана ларец, который вручил ему накануне маршал – так
заботливые отцы достают пакетик с конфетами или игрушку, за которыми ребенок с
жадностью следит глазами.
– Вот, –
проговорил он.
– Драгоценности!.. –
ахнула Андре..
– Они
тебе нравятся?
Это был
очень дорогой жемчужный гарнитур. Дюжина крупных брильянтов соединяла между
собой нитки жемчугов. Брильянтовый фермуар, серьги и брильянтовая нить для
волос – все это стоило, по меньшей мере, тридцать тысяч экю.
– Боже
мой! Отец! – вскрикнула Андре.
– Ну
как?
– Это
слишком великолепно… Король, должно быть, ошибся. Мне будет стыдно это надеть.
У меня же нет подходящих туалетов для таких дорогих камней!
– Ну,
ну, ты еще пожалуйся! – насмешливо бросил Таверне.
– Отец,
вы меня не понимаете… Мне очень жаль, что я не могу носить эти драгоценности,
потому что они слишком хороши.
– Король,
подаривший этот ларец, мадмуазель, достаточно богатый сеньор, чтобы подарить
вам и платья.
– Но,
отец.., эта щедрость короля…
– Вы
полагаете, что я ее не заслужил? – спросил Таверне.
– Простите,
отец, вы правы, – согласилась Андре, опустив голову; однако сомнения не
оставляли ее. Подумав с минуту, она захлопнула ларец.
– Яне
стану носить эти брильянты, – заявила она.
– Почему? –
встревожился Таверне.
– Потому,
отец, что у вас и у брата нет даже самого необходимого, а от этой роскоши у
меня заболели глаза, как только я вспомнила о стесненных обстоятельствах, в
которых вы живете.
Таверне
с улыбкой пожал ей ручку.
– Об
этом можешь не беспокоиться, дочь моя. Король осчастливил меня еще более, чем
тебя. Мы попали в милость, дорогое дитя мое! И было бы непочтительно и
неблагодарно появиться перед его величеством без украшения, которое он тебе
соблаговолил преподнести.
– Хорошо,
я повинуюсь, отец.
– Да,
но ты должна делать это с удовольствием… Кажется, это украшение не очень тебе
нравится?
– Я
ничего не понимаю в брильянтах, отец.
– Могу
тебе сообщить, что только жемчуг стоит пятьдесят тысяч ливров. Андре сложила руки.
– Как
странно, что его величество делает мне такие подарки! Что вы на это скажете,
отец?
– Я
вас не понимаю, мадмуазель, – сухо сказал Таверне.
– Уверяю
вас, отец, что, если я надену эти драгоценности, это вызовет толки.
– Почему? –
так же сухо спросил Таверне и сурово посмотрел на дочь, опустившую глаза под
его холодным взглядом.
– Мне
неловко.
– Мадмуазель!
Довольно странно, признайтесь, что вы чувствуете неловкость там, где я ее не
вижу. Да здравствуют добродетельные девицы, угадывающие зло, как бы хорошо оно
ни было скрыто, когда никто его не замечает! Да здравствует наивная и чистая
девушка, способная заставить покраснеть меня, старого гренадера!
Андре
смутилась и закрыла лицо руками с прелестными перламутровыми ноготками.
– Ах,
брат! – прошептала она. – Почему ты так далеко?
Слышал
ли Таверне ее слова? Догадался ли он благодаря уже известной читателю прозорливости?
Кто знает? Однако он сейчас же изменил тон и, взяв Андре за обе руки, молвил:
– Дитя
мое! Разве отец тебе не друг? Нежная улыбка проглянула и заиграла на омрачившемся
было личике Андре.
– Разве
я здесь не для того, чтобы тебя любить, чтобы дать тебе совет? Разве ты не
гордишься тем, что помогаешь преуспеть и брату, и мне?
– Да,
да, разумеется, – согласилась Андре. Барон ласково посмотрел на дочь.
– Так
вот, – продолжал он, – как справедливо заметил герцог де Ришелье, ты
скоро станешь королевой де Таверне… Король тебя отличил… Ее высочество –
тоже, – с живостью прибавил он. – В семейном кругу августейших особ
ты составишь наше будущее, осчастливив их своим присутствием… Подруга ее
высочества, подруга.., короля, какой почет!.. Ты необычайно талантлива и на
редкость красива. У тебя чистая душа, ты лишена зависти и честолюбия… Ах, дитя
мое, какую роль ты могла бы сыграть! Помнишь девочку, которая усладила
последние минуты Карла Шестого? Ее имя было освящено во Франции… Вспомни
Агнессу Сорель, восстановившую честь французской короны! Все истинные французы
чтят ее память… Андре, ты будешь посохом нашего славного монарха… Он будет тебя
лелеять, как родную дочь, и ты станешь править Францией по праву самой
красивой, отважной и преданной.
Андре
широко раскрыла глаза от удивления. Не давая ей опомниться, барон продолжал:
– Ты
одним своим взглядом прогонишь «века женщин, которые только позорят трон; одно
твое присутствие очистит двор. Твоему великодушному влиянию знать всего
королевства будет обязана возвращением добрых нравов, хорошего тона, изысканной
вежливости. Дочь моя, ты можешь и должна стать путеводной звездой для всего
нашего государства и венцом славы для нашей семьи.
– А
что я должна для этого сделать? – спросила оглушенная Андре.
– Андре!
Я тебе часто говорил, что в этом мире приходится вынуждать людей к тому, чтобы
они были добродетельными, заставлять их любить добродетель. Добродетель хмурая,
тоскливая, бубнящая поучения, отталкивает даже тех, кто готов был к ней
приблизиться. Пусть твоя добродетель будет не лишена кокетства, даже порока.
Это под силу такой умной и сильной девушке, как ты. Будь такой ослепительной,
чтобы при дворе только и было разговору, что о тебе. Постарайся, чтобы королю
было с тобой так приятно, чтобы он не мог без тебя обходиться. Будь очень скрытной,
сдержанной со всеми, кроме короля, и ты очень скоро станешь могущественной.
– Я
не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать, – проговорила Андре.
– Разреши
мне тобой руководить. Тебе ничего не придется понимать, только исполняй, что я
тебе скажу, – это даже лучше для такой послушной и доброй девочки, как ты.
Кстати, чтобы претворить в жизнь первый пункт, я должен наполнить твой кошелек.
Возьми сто луидоров и приготовь себе туалет, достойный того уровня, на который
тебя поднимает король, оказавший нам честь своим вниманием.
Таверне
дал дочери сто луидоров, поцеловал ей ручку и вышел.
Он
быстрыми шагами пошел по той аллее, по которой пришел, и не обратил внимания на
Николь, стоявшую в роще Амуров; она была увлечена беседой с сеньором,
сообщавшим ей что-то на ушко.
|
