Глава 6. КРАЙНЕЕ
СРЕДСТВО ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛЮДОВИКА XV
Король
Людовик XV не был до такой степени благодушным, чтобы с ним можно было каждый
день говорить о политике.
В самом
деле, политика ему надоедала. В дурные минуты он отделывался с помощью веского
довода, на который нечего было ответить:
«Да вся
эта машинка будет крутиться, пока я жив!»
Когда
обстоятельства благоприятствовали, окружающие старались ими воспользоваться.
Однако монарх, как правило, наверстывал то, что терял в минуты хорошего
расположения.
Графиня
Дю Барри так хорошо знала короля, что, подобно рыбакам, изучившим море, никогда
не пускалась в плавание, если ей не благоприятствовала погода.
Однако в
то время, когда король приехал навестить ее в Люсьенн, он был в прекраснейшем
расположении духа. Король был накануне не прав, он знал наверное, что его будут
бранить. Значит, в этот день он был хорошей добычей.
Но как
бы доверчива ни была дичь, на которую идет охота, у нее все-таки есть некоторый
инстинкт самосохранения, и охотнику следует это иметь в виду. Впрочем, инстинкт
ничего не значит, если охотник опытный!
Вот как
взялась за дело графиня, имея в виду королевскую дичь, которую она собиралась заманить
в свои сети.
Она
была, как мы, кажется, уже говорили, в весьма смелом дезабилье вроде тех, в
какие Буше одевает своих пастушек.
Вот
только она была ненарумянена: король Людовик XV терпеть этого не мог.
Как
только лакей доложил о его величестве, графиня набросилась на румяна и стала с
остервенением натирать ими щеки.
Король
еще из приемной увидал, чем занималась графиня.
– Ах,
злодейка! – воскликнул он, входя. – Она красится!
– А-а,
здравствуйте, сир, – проговорила графиня, не отрывая от зеркала глаз и не
прерывая своего занятия, даже после того, как король поцеловал ее в шейку.
– Значит,
вы меня не ждали, графиня? – спросил король.
– Почему,
сир?
– Ну,
раз вы так пачкаете свое личико!..
– Напротив,
сир, я была уверена в том, что дня не пройдет, как я буду иметь честь увидеть
ваше величество.
– Как
странно вы это говорите, графиня!
– Вы
находите?
– Да.
Вы серьезны, как господин Руссо, когда слушает свою музыку.
– Вы
правы, сир, я в самом деле должна сообщить вашему величеству нечто весьма серьезное.
– Я
вижу, к чему вы клоните, графиня.
– Неужели?
– Да,
сейчас начнутся упреки.
– Я
– упрекать вас? Да что вы, сир!.. И за что, скажите на милость?
– За
то, что я не пришел вчера вечером.
– Сир!
Справедливости ради согласитесь, что у меня нет намерения отбирать ваше величество.
– Жанетта,
ты сердишься.
– Нисколько,
сир, меня рассердили.
– Послушайте,
графиня: уверяю вас, что я не переставал о вас думать.
– Да
что вы?
– И
вчерашний вечер показался мне вечностью.
– Вот
как? Да ведь я, сир, по-моему, ни о чем вас не спрашивала. Ваше величество
проводит свои вечера там, где ему нравится, это никого не касается.
– Я
был в своей семье, графиня, в семье.
– Сир,
я об этом даже не узнавала.
– Почему?
– Что
значит почему? Согласитесь, что с моей стороны это было бы непристойно.
– Так
вы, значит, не сердитесь на меня за это? – вскричал король. – На что
же вы сердитесь? Отвечайте мне по чести.
– Я
на вас не сержусь, сир.
– Однако
вы сказали, что вас кто-то рассердил?..
– Да,
меня рассердили, сир, это правда.
– Чем
же?
– Тем,
что я стала чем-то вроде крайнего средства.
– Вы
– «крайнее средство»? Что вы говорите?
– Да,
да, я! Графиня Дю Барри! Милая Жанна, очаровательная Жанночка, соблазнительная
Жаннетточка, как говорит ваше величество. Я – крайнее средство.
– В
чем же это выражается?
– А
в том, что мой король, мой любовник бывает у меня тогда, когда госпожа де
Шуазель и госпожа де Граммон им пресытились.
– Ох,
графиня!..
– Клянусь
честью, хотя бы я от этого проиграла, но я скажу откровенно, что у меня на сердце.
Рассказывают, что госпожа де Граммон частенько вас подстерегала у входа в
спальню. А я поступлю иначе, нежели благородная герцогиня. Я стану поджидать на
выходе, и как только первый же Шуазель или первая Граммон попадется мне в руки…
Пусть поберегутся!
– Графиня!
Графиня!
– Что
же вы от меня хотите! Я дурно воспитана. Я – любовница Блеза, прекрасная
бурбонка, как вы знаете.
– Графиня!
Шуазели сумеют за себя отомстить.
– Ну
и что же? Лишь бы они мстили так же, как я.
– Вас
поднимут на смех.
– Вы
правы.
– Ах!
– У
меня есть одно чудесное средство, и я хочу к нему прибегнуть.
– Что
вы задумали?.. – с беспокойством спросил король.
– Я
просто-напросто удалюсь. Король пожал плечами.
– Вы
мне не верите, сир?
– Признаюсь
откровенно, нет.
– Вы
просто не даете себе труда поразмыслить. Вы путаете меня с другими.
– То
есть, как?
– Ну
конечно! Госпожа де Шатору хотела быть для вас богиней. Госпожа де Помпадур мечтала
быть королевой. Другие хотели стать богатыми, могущественными, пытались унижать
придворных дам, пользуясь вашей благосклонностью. Я не страдаю ни одним из этих
недостатков.
– Вы
правы – А достоинств много.
– Вы
и тут правы.
– Вы
говорите не то, что думаете.
– Ах,
графиня! Я более, чем кто бы то ни было, знаю, чего вы стоите.
– Пусть
так. Послушайте: то, что я скажу, не должно поколебать вашего убеждения.
– Говорите.
– Прежде
всего, я богата; мне никто не нужен.
– Вы
хотите, чтобы я об этом пожалел, графиня.
– И
потом, я не так спесива, как эти дамы, у меня нет таких желаний, исполнение
которых тешило бы мое самолюбие. Я всегда хотела одного: любить своего
поклонника, будь то мимикетер, будь то король. С той минуты, как я перестаю его
любить, я ничем больше не дорожу.
– Будем
надеяться, что вы еще хоть немножко мною дорожите, графиня.
– Я
не договорила, сир.
– Продолжайте,
графиня.
– Я
хочу еще сказать вашему величеству, что я хороша собой, молода, я еще лет
десять буду привлекательной; я буду не только счастливейшей женщиной, но и
наиболее почитаемой с того самого дня, когда я перестану быть любовницей вашего
величества. Вы улыбаетесь, сир. Я сержусь еще и потому, что вы не хотите
поразмыслить над тем, что я вам говорю. Дорогой король! Когда вам и вашему
народу надоедали другие ваши фаворитки и вы их прогоняли, народ вас за это
превозносил, а впавшей в немилость гнушался, как в стародавние времена. Так
вот, я не буду дожидаться отставки. Я уйду сама, и все об этом узнают. Я
пожертвую сто тысяч ливров бедным, проведу неделю в покаянии в одном из
монастырей, и не пройдет и месяца, как мое изображение украсит все церкви
наравне с кающейся Магдалиной.
– Вы
это серьезно, графиня? – спросил король.
– Взгляните
на меня, сир, и решите сами, серьезно я говорю или нет.
– Неужели
вы способны на такой мелкий поступок, Жанна? Сознаете ли вы, что тем самым вы
ставите меня перед выбором?
– Нет,
сир. Если бы я ставила вас перед выбором, я сказала бы вам: «Выбирайте между
тем-то и тем-то».
– А
вы?
– А
я вам говорю: «Прощайте, сир» – вот и все. На сей раз король побледнел от
гнева.
– Вы
забываетесь, графиня! Берегитесь…
– Чего,
сир?
– Я
вас отправлю в Бастилию.
– Меня?
– Да,
вас. А в Бастилии вы соскучитесь еще скорее, чем в монастыре.
– Ах,
сир, – умоляюще сложив руки, пропела графиня, – неужели вы мне
доставите удовольствие…
– Какое
удовольствие?
– Отправить
меня в Бастилию.
– Что
вы сказали?
– Это
будет слишком большая честь для меня.
– То
есть как?
– Ну
да: я втайне честолюбива и мечтаю стать столь же известной, как господин де ла
Шалоте или господин де Вольтер. Для этого мне как раз не хватает Бастилии.
Немножко Бастилии – и я буду счастливейшей из женщин. Это будет для меня
удобным случаем написать мемуары о себе, о ваших министрах, о ваших дочерях, о
вас самом и рассказать грядущим поколениям о всех добродетелях Людовика
Возлюбленного. Напишите указ о заточении без суда и следствия, сир. Вот вам
перо и чернила.
Она
подвинула к королю письменный прибор, стоявший на круглом столике.
Оскорбленный
король на минуту задумался, потом поднялся.
– Ну
хорошо. Прощайте, графиня! – проговорил он.
– Лошадей! –
закричала графиня. – Прощайте, сир! Король шагнул к двери.
– Шон! –
позвала графиня. Явилась Шон.
– Мои
вещи, дорожных лакеев и почтовую карету, – приказала она. – Живей!
Живей!
– Почтовую
карету? – переспросила потрясенная Шон. – Что случилось, Боже мой?
– Случилось
то, дорогая, что если мы немедленно не уедем, его величество отправит нас в
Бастилию Мы не должны терять ни минуты. Поторапливайся, Шон, поторапливайся.
Ее упрек
поразил Людовика XV в самое сердце. Он вернулся к графине и взял ее за руку.
– Простите
мне, графиня, мою резкость, – проговорил он.
– Откровенно
говоря, сир, я удивляюсь, почему вы не пригрозили мне сразу виселицей.
– Графиня!..
– Ну
конечно! Ведь воров приговаривают к повешению.
– И
что же?
– Разве
я не краду место у госпожи де Граммон?
– Графиня!
– Ах,
черт побери! Вот в чем мое преступление, сир!
– Послушайте,
графиня, будьте благоразумны: вы привели меня в отчаяние.
– А
теперь?
Король
протянул ей свои руки.
– Мы
оба были не правы. Давайте теперь простим Друг друга.
– Вы
в самом деле хотите помириться, сир?
– Клянусь
честью.
– Ступай,
Шон.
– Будут
ли какие-нибудь приказания? – спросила молодая женщина у сестры.
– Почему
же нет? Мои приказания остаются в силе.
– Графиня…
– Пусть
ждут новых распоряжений.
– Хорошо.
Шон вышла.
– Так
вы меня еще любите? – обратилась графиня к королю.
– Больше
всего на свете.
– Подумайте
хорошенько о том, что вы говорите, сир. Король в самом деле задумался, но ему
некуда было отступать. Кстати, ему было интересно посмотреть, как далеко могут
зайти требования победителя.
– Я
вас слушаю, – сказал он.
– Одну
минуту. Обращаю ваше внимание на то, сир, что я готова была уехать и ни о чем
не просила.
– Я
обратил на это внимание.
– Но
раз я остаюсь, я кое о чем попрошу.
– О
чем же? Остается только узнать.
– Да
вы и так отлично знаете!
– Отставки
господина де Шуазеля?
– Совершенно
верно.
– Это
невозможно, графиня.
– Лошадей!
– Вот
упрямая!
– Подпишите
приказ о заточении меня в Бастилию или указ об отставке министра.
– Может
быть, стоит поискать золотую середину? – спросил король.
– Спасибо
за ваше великодушие, сир. Кажется, я все-таки уеду.
– Графиня!
Вы – настоящая женщина!
– К
счастью, да.
– И
вы говорите о политике, как женщина, строптивая и разгневанная. У меня нет
оснований давать отставку де Шуазелю.
– Я
понимаю: он – кумир вашего Парламента, он же и поддерживает его членов, когда
они восстают против вас.
– Нужен
же в конце концов повод!
– Повод
нужен слабому человеку.
– Графиня!
Де Шуазель – честный человек, а честные люди – редкость.
– Этот
честный человек продает вас англичанам, которые отнимают у вас последнее
золото.
– Вы
преувеличиваете, графиня.
– Совсем
немного.
– О
Господи! – вскричал раздосадованный Людовик XV.
– До
чего же я глупа! – воскликнула графиня. – Какое мне дело до
Парламента, до Шуазелей, до его кабинета министров! Какое мне дело до короля –
ведь я его крайнее средство!
– Опять
вы за свое!
– Как
всегда, сир!
– Графиня!
Я прошу у вас два часа на размышление.
– Десять
минут, сир. Я ухожу в свою комнату, просуньте записку с ответом под дверь: вот
бумага, вот чернила. Если через десять минут ответа не будет или если ответ
меня не удовлетворит, – прощайте, сир! Забудьте обо мне. Я уеду. В
противном случае…
– В
противном случае?..
– Поверните
задвижку, и дверь откроется.
Людовик
XV из приличия поцеловал графине ручку. Уходя, она вызывающе улыбнулась королю.
Король
не противился ее уходу, и графиня заперлась в соседней комнате.
Спустя
пять минут аккуратно сложенный лист бумаги показался между шелковым шнуром,
которым была обшита дверь, и шерстяным ковром.
Графиня
с жадностью прочла записку, торопливо написала несколько слов де Ришелье, ожидавшему
во дворике под навесом и рисковавшему обратить на себя внимание, томясь столь
долгим ожиданием.
Маршал
развернул бумагу, прочел и, несмотря на почтенный возраст, бегом бросился в
большой двор к своей карете.
– Кучер,
в Версаль! – приказал он. – Гони во весь опор!
Вот что
было сказано в записке, брошенной через окошко де Ришелье:
«Я
потрясла дерево: портфель упал».
|