В ландо
Дочери действительного статского советника Брындина, Кити и
Зина, катались по Невскому в ландо. С ними каталась и их кузина Марфуша,
маленькая шестнадцатилетняя провинциалка-помещица, приехавшая на днях в Питер
погостить у знатной родни и поглядеть на «достопримечательности». Рядом с нею
сидел барон Дронкель, свежевымытый и слишком заметно вычищенный человечек в
синем пальто и синей шляпе. Сестры катались и искоса поглядывали на свою
кузину. Кузина и смешила и компрометировала их. Наивная девочка, отродясь не
ездившая в ландо и не слыхавшая столичного шума, с любопытством рассматривала
обивку в экипаже, лакейскую шляпу с галунами, вскрикивала при каждой встрече с
вагоном конножелезки… А ее вопросы были еще наивнее и смешнее…
— Сколько получает жалованья ваш Порфирий? —
спросила она, между прочим, кивнув на лакея.
— Кажется, сорок в месяц…
— Не-уже-ли?! Мой брат Сережа, учитель, получает только
тридцать! Неужели у вас в Петербурге так дорого ценится труд?
— Не задавайте, Марфуша, таких вопросов, — сказала
Зина, — и не глядите по сторонам. Это неприлично. А вон поглядите, —
поглядите искоса, а то неприлично, — какой смешной офицер! Ха-ха! Точно
уксусу выпил! Вы, барон, бываете таким, когда ухаживаете за Амфиладовой.
— Вам, mesdames, смешно и весело, а меня терзает
совесть, — сказал барон. — Сегодня у наших служащих панихида по
Тургеневе, а я по вашей милости не поехал. Неловко, знаете ли… Комедия, а
все-таки следовало бы поехать, показать свое сочувствие… идеям… Mesdames,
скажите мне откровенно, приложа руку к сердцу, нравится вам Тургенев?
— О да… понятно! Тургенев ведь…
— Подите же вот… Всем, кого ни спрошу, нравится, а мне…
не понимаю! Или у меня мозга нет, или же я такой отчаянный скептик, но мне
кажется преувеличенной, если не смешной, вся эта галиматья, поднятая из-за
Тургенева! Писатель он, не стану отрицать, хороший… Пишет гладко, слог местами
даже боек, юмор есть, но… ничего особенного… Пишет, как и все русские писаки…
Как и Григорьевич, как и Краевский… Взял я вчера нарочно из библиотеки «Заметки
охотника», прочел от доски до доски и не нашел решительно ничего особенного… Ни
самосознания, ни про свободу печати… никакой идеи! А про охоту так и вовсе
ничего нет. Написано, впрочем, недурно!
— Очень даже недурно! Он очень хороший писатель! А как
он про любовь писал! — вздохнула Кити. — Лучше всех!
— Хорошо писал про любовь, но есть и лучше. Жан Ришпен,
например. Что за прелесть! Вы читали его «Клейкую»? Другое дело! Вы читаете и
чувствуете, как всё это на самом деле бывает! А Тургенев… что он написал? Идеи
всё… но какие в России идеи? Всё с иностранной почвы! Ничего оригинального,
ничего самородного!
— А природу как он описывал!
— Не люблю я читать описания природы. Тянет, тянет…
«Солнце зашло… Птицы запели… Лес шелестит…» Я всегда пропускаю эти прелести.
Тургенев хороший писатель, я не отрицаю, но не признаю за ним способности
творить чудеса, как о нем кричат. Дал будто толчок к самосознанию, какую-то там
политическую совесть в русском народе ущипнул за живое… Не вижу всего этого… Не
понимаю…
— А вы читали его «Обломова»? — спросила
Зина. — Там он против крепостного права!
— Верно… Но ведь и я же против крепостного права! Так и
про меня кричать?
— Попросите его, чтоб он замолчал! Ради бога! —
шепнула Марфуша Зине.
Зина удивленно поглядела на наивную, робкую девочку. Глаза
провинциалки беспокойно бегали по ландо, с лица на лицо, светились нехорошим
чувством и, казалось, искали, на кого бы излить свою ненависть и презрение.
Губы ее дрожали от гнева.
— Неприлично, Марфуша! — шепнула Зина. — У
вас слезы!
— Говорят также, что он имел большое влияние на
развитие нашего общества, — продолжал барон. — Откуда это видно? Не
вижу этого влияния, грешный человек. На меня, по крайней мере, он не имел ни
малейшего влияния.
Ландо остановилось возле подъезда Брындиных.
|
