Альбом
Титулярный советник Кратеров, худой и тонкий, как
адмиралтейский шпиль, выступил вперед и, обратясь к Жмыхову, сказал:
— Ваше превосходительство! Движимые и тронутые всею
душой вашим долголетним начальничеством и отеческими попечениями…
— Более чем в продолжение целых десяти лет, —
подсказал Закусин.
— Более чем в продолжение целых десяти лет, мы, ваши
подчиненные, в сегодняшний знаменательный для нас… тово… день подносим вашему
превосходительству, в знак нашего уважения и глубокой благодарности, этот
альбом с нашими портретами и желаем в продолжение вашей знаменательной жизни,
чтобы еще долго-долго, до самой смерти, вы не оставляли нас…
— Своими отеческими наставлениями на пути правды и
прогресса… — добавил Закусин, вытерев со лба мгновенно выступивший пот; ему,
очевидно, очень хотелось говорить и, по всей вероятности, у него была готова
речь. — И да развевается, — кончил он, — ваш стяг еще
долго-долго на поприще гения, труда и общественного самосознания!
По левой морщинистой щеке Жмыхова поползла слеза.
— Господа! — сказал он дрожащим голосом. — Я
не ожидал, никак не думал, что вы будете праздновать мой скромный юбилей… Я
тронут… даже… весьма… Этой минуты я не забуду до самой могилы, и верьте…
верьте, друзья, что никто не желает вам так добра, как я… А ежели что и было,
то для вашей же пользы…
Жмыхов, действительный статский советник, поцеловался с
титулярным советником Кратеровым, который не ожидал такой чести и побледнел от
восторга. Затем начальник сделал рукой жест, означавший, что он от волнения не
может говорить, и заплакал, точно ему не дарили дорогого альбома, а, наоборот,
отнимали… Потом, немного успокоившись и сказав еще несколько прочувствованных
слов и дав всем пожать свою руку, он, при громких радостных кликах, спустился
вниз, сел в карету и, провожаемый благословениями, уехал. Сидя в карете, он
почувствовал в груди наплыв неизведанных доселе радостных чувств и еще раз
заплакал.
Дома ожидали его новые радости. Там его семья, друзья и
знакомые устроили ему такую овацию, что ему показалось, что он в самом деле
принес отечеству очень много пользы и что, не будь его на свете, то, пожалуй,
отечеству пришлось бы очень плохо. Юбилейный обед весь состоял из тостов,
речей, объятий и слез. Одним словом, Жмыхов никак не ожидал, что его заслуги
будут приняты так близко к сердцу.
— Господа! — сказал он перед десертом. — Два
часа тому назад я был удовлетворен за все те страдания, которые приходится
переживать человеку, который служит, так сказать, не форме, не букве, а долгу.
Я за всё время своей службы непрестанно держался принципа: не публика для нас,
а мы для публики. И сегодня я получил высшую награду! Мои подчиненные поднесли
мне альбом… Вот! Я тронут.
Праздничные физиономии нагнулись к альбому и стали его
рассматривать.
— А альбом хорошенький! — сказала дочь Жмыхова,
Оля. — Я думаю, он рублей пятьдесят стоит. О, какая прелесть! Ты, папка,
отдай мне этот альбом. Слышишь? Я его спрячу… Такой хорошенький.
После обеда Олечка унесла альбом к себе в комнату и заперла
его в стол. На другой день она вынула из него чиновников и побросала их на пол,
и вместо них вставила своих институтских подруг. Форменные вицмундиры уступили
свое место белым пелеринкам. Коля, сынок его превосходительства, подобрал
чиновников и раскрасил их одежды красной краской. Безусым нарисовал он зеленые
усы, а безбородым — коричневые бороды. Когда нечего уже было красить, он
вырезал из карточек человечков, проколол им булавкой глаза и стал играть в
солдатики. Вырезав титулярного советника Кратерова, он укрепил его на коробке
из-под спичек и в таком виде понес его в кабинет к отцу.
— Папа, монумент! Погляди!
Жмыхов захохотал, покачнулся и, умилившись, поцеловал взасос
Колину щечку.
— Ну, иди, шалун, покажи маме. Пусть и мама посмотрит.
|
