Ванька
Был второй час ночи.
Коммерции советник Иван Васильевич Котлов вышел из ресторана
«Славянский базар» и поплелся вдоль по Никольской, к Кремлю. Ночь была хорошая,
звездная… Из-за облачных клочков и обрывков весело мигали звезды, словно им
приятно было глядеть на землю. Воздух был тих и прозрачен.
«Около ресторана извозчики дороги, — думал
Котлов, — нужно отойти немного… Там дальше дешевле… И к тому же мне надо
пройтись: я объелся и пьян».
Около Кремля он нанял ночного ваньку.
— На Якиманку! — скомандовал он.
Ванька, малый лет двадцати пяти, причмокнул губами и лениво
передернул вожжами. Лошаденка рванулась с места и поплелась мелкой, плохенькой
рысцой… Ванька попался Котлову самый настоящий, типичный… Поглядишь на его
заспанное, толстокожее, угреватое лицо — и сразу определишь в нем извозчика.
Поехали через Кремль.
— Который теперь час будет? — спросил ванька.
— Второй, — ответил коммерции советник.
— Так-с… А теплей стало! Были холода, а теперь опять
потеплело… Хромаешь, подлая! Э-э-э… каторжная!
Извозчик приподнялся и проехался кнутом по лошадиной спине.
— Зима! — продолжал он, поудобней усаживаясь и
оборачиваясь к седоку. — Не люблю! Уж больно я зябкий! Стою на морозе и
весь коченею, трясусь… Подуй холод, а у меня уж и морда распухла… Комплекцыя
такая! Не привык!
— Привыкай… У тебя, братец, ремесло такое, что
привыкать надо…
— Человек ко всему привыкнуть может, это действительно,
ваше степенство… Да покеда привыкнешь, так раз двадцать замерзнешь… Нежный я
человек, балованный, ваше степенство… Меня отец и мать избаловали. Не думали,
что мне в извозчиках быть. Нежность на меня напускали. Царство им небесное! Как
породили меня на теплой печке, так до десятого годка и не снимали оттеда. Лежал
я на печке и пироги лопал, как свинья какая непутная… Любимый у них был…
Одевали меня наилучшим манером, грамоте для нежности обучали. Бывалыча и
босиком не пробеги: «Простудишься, миленькой!» Словно не мужик, а барин. Побьет
отец, а мать плачет… Мать побьет — отцу жалко. Поедешь с отцом в лес за
хворостом, а мать тебя в три шубы кутает, словно ты в Москву собрался аль в
Киев…
— Разве богато жили?
— Обнаковенно жили, по-мужицки… День прошел — и слава
богу. Богаты не были, да и с голоду, благодарить бога, не мерли. Жили мы,
барин, в семействе… семейством, стало быть… Дед мой тогда жив был, да коло него
два сына жили. Один сын, отец мой тоись, женатый был, другой неженатый. А я
один паренечек был всего-навсего, всей семье на утеху — ну и баловали. Дед тоже
баловал… У деда, знаешь, деньга была припрятана, и он воображение в себе такое
имел, что я не пойду по мужицкой части… «Тебе, — говорит, — Петруха,
лавку открою. Расти!» Напускали на меня нежность-то, напускали, холили-холили,
а вышло потом такое недоумение, что совсем не до нежности… Дядя-то мой, дедов
сын, а отцов брат, возьми и выкрадь у деда его деньги. Тыщи две было… Как
выкрал, так с той поры и пошло разоренье… Лошадей продали, коров… Отец с дедом
наниматься пошли… Известно, как это у нас в крестьянстве… А меня, раба божьего,
в пастухи… Вот она, нежность-то!
— Ну, дядя-то твой? Он же что?
— Он ничего… как и следовает… Снял на большой дороге
трахтир и зажил припеваючи… Годов через пять на богатой серпуховской мещанке
женился. Тысяч восемь за ней взял… После свадьбы трахтир сгорел… Отчего, это
самое, ему не гореть, ежели он в обчестве застрахован? Так и следовает… А после
пожара уехал он в Москву и снял там бакалейную лавку… Таперь, говорят, богат
стал и приступу к нему нет… Наши мужики, хабаровские, видели его тут,
сказывали… Я не видел… Фамилия его будет Котлов, а по имени и отечеству Иван
Васильев… Не слыхали?
— Нет… Ну, поезжай скорей!
— Обидел нас Иван Васильев, ух как обидел! Разорил и по
миру пустил… Не будь его, нешто я мерз бы тут при своей этой самой комплекцыи,
при моей слабости? Жил бы я да поживал в своей деревушке… Эхх! Звонят вот к
заутрене… Хочется мне господу богу помолиться, чтоб взыскал с него за всю мою
муку… Ну, да бог с ним! Пусть его бог простит! Дотерпим!
— Направо к подъезду!
— Слушаю… Ну, вот и доехали… А за побасенку пятачишко
следовало бы…
Котлов вынул из кармана пятиалтынный и подал его ваньке.
— Прибавить бы следовало! Вез ведь как! Да и почин…
— Будет с тебя!
Барин дернул звонок и через минуту исчез за резною дубовою
дверью.
А извозчик вскочил на козлы и поехал медленно обратно… Подул
холодный ветерок… Ванька поморщился и стал совать зябкие руки в оборванные
рукава.
Он не привык к холоду… Балованный…
|
