Добродетельный кабатчик
« — Подай, голубчик, холодненькой закусочки… Ну и… водочки…»
(Надгробная эпитафия)
(Плач оскудевшего) [64]
Сижу теперь, тоскую и мудрствую.
Во время оно в родовой усадьбе моей были куры, гуси, индейки
— птица глупая, нерассудительная, но весьма и весьма вкусная. На моем конском
заводе плодились и размножались «ах, вы, кони мои, кони…», мельницы не стояли
без дела, копи уголь давали, бабы малину собирали. На десятинах
преизбыточествовали флора и фауна, хочешь — ешь, хочешь — зоологией и ботаникой
занимайся… Можно было и в первом ряду посидеть, и в картишки поиграть, и
содержаночкой похвастать…
Теперь не то, совсем не то!
Год тому назад, на Ильин день, сидел я у себя на террасе и
тосковал. Передо мной стоял чайник, засыпанный рублевым чаем… На душе кошки
скребли, реветь хотелось…
Я тосковал и не заметил, как подошел ко мне Ефим Цуцыков,
кабатчик, мой бывший крепостной. Он подошел и почтительно остановился возле
стола.
— Вы бы приказали, барин, крышу выкрасить! —
сказал он, ставя на стол бутылку водки. — Крыша железная, без краски
ржавеет. А ржа, известно, ест… Дыры будут!
— За какие же деньги я выкрашу, Ефимушка? — говорю
я. — Сам знаешь…
— Займите-с! Дыры будут, ежели… Да приказали бы еще,
барин, сторожа в сад принанять… Деревья воруют!
— Ах, опять-таки нужны деньги!
— Я дам… Всё одно, отдадите. Не в первый раз берете-то…
Отвалил мне Цуцыков пятьсот целковых, взял вексель и ушел.
По уходе его я подпер голову кулаками и задумался о народе и его свойствах…
Хотел даже в «Русь» статью писать…
— Благодетельствует мне, великодушничает… за что? За
то, что я его… сек когда-то… Какое отсутствие злопамятности! Учитесь,
иностранцы!
Через неделю загорелся у меня во дворе сарайчик. Первым
прибежал на пожар Цуцыков. Он собственноручно разнес сарайчик и притащил свои
брезенты, чтобы в случае чего укрыть ими мой дом. Он дрожал, был красен, мокр,
точно свое добро отстаивал.
— Теперь новый строить нужно, — сказал он мне
после пожара. — У меня лесок есть, пришлю… Приказали бы, барин, прудик
почистить… Вчерась карасей ловили и весь невод о водоросль разорвали… Триста
рублей стоит… Возьмите! Не впервой берете-то…
И так далее… Почистили пруд, выкрасили все крыши,
ремонтировали конюшни — и всё это на деньги Цуцыкова.
Неделю тому назад приходит ко мне Цуцыков, становится у дверей
и почтительно кашляет в кулак.
— И не узнаешь теперь вашей усадьбы-то, — говорит
он. — Графу аль князю в пору жить… И пруды вычистили, и озимь посеяли,
лошадушек завели…
— А всё ты, Ефимушка! — говорю я, чуть не плача от
умиления.
Встаю и самым искреннейшим образом обнимаю мужика…
— Бог даст, дела поправятся, всё отдам, Ефимушка… С
процентами. Дай мне еще раз обнять тебя!
— Всё починили и благоустроили… Помог бог! Осталось
теперь одно только: лисицу отседа выкурить…
— Какую лисицу, Ефимушка?
— Известно какую…
И, помолчав немного, Цуцыков добавляет:
— Судебный пристав там приехал… Вы бутылки
приберите-то… Неравно пристав увидит… Подумает, что у меня в имении только и
дела, что пьянство… Фатеру прикажете вам в деревне нанять аль в город поедете?
Сижу теперь и мудрствую.
|
