Смерть чиновника
В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван
Дмитрич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на «Корневильские
колокола».[55] Он глядел и чувствовал
себя на верху блаженства. Но вдруг… В рассказах часто встречается это «но
вдруг». Авторы правы: жизнь так полна внезапностей! Но вдруг лицо его
поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось… он отвел от глаз бинокль,
нагнулся и…. апчхи!!! Чихнул, как видите. Чихать никому и нигде не
возбраняется. Чихают и мужики, и полицеймейстеры, и иногда даже и тайные
советники. Все чихают. Червяков нисколько не сконфузился, утерся платочком и,
как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого-нибудь
своим чиханьем? Но тут уж пришлось сконфузиться. Он увидел, что старичок,
сидевший впереди него, в первом ряду кресел, старательно вытирал свою лысину и
шею перчаткой и бормотал что-то. В старичке Червяков узнал статского генерала
Бризжалова, служащего по ведомству путей сообщения.
«Я его обрызгал! — подумал Червяков. — Не мой
начальник, чужой, но все-таки неловко. Извиниться надо».
Червяков кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал
генералу на ухо:
— Извините, ваше —ство, я вас обрызгал… я нечаянно…
— Ничего, ничего…
— Ради бога, извините. Я ведь… я не желал!
— Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать!
Червяков сконфузился, глупо улыбнулся и начал глядеть на
сцену. Глядел он, но уж блаженства больше не чувствовал. Его начало помучивать
беспокойство. В антракте он подошел к Бризжалову, походил возле него и,
поборовши робость, пробормотал:
— Я вас обрызгал, ваше —ство… Простите… Я ведь… не то
чтобы…
— Ах, полноте… Я уж забыл, а вы всё о том же! —
сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой.
«Забыл, а у самого ехидство в глазах, — подумал
Червяков, подозрительно поглядывая на генерала. — И говорить не хочет.
Надо бы ему объяснить, что я вовсе не желал… что это закон природы, а то
подумает, что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!..»
Придя домой, Червяков рассказал жене о своем невежестве.
Жена, как показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему; она
только испугалась, а потом, когда узнала, что Бризжалов «чужой», успокоилась.
— А все-таки ты сходи, извинись, — сказала
она. — Подумает, что ты себя в публике держать не умеешь!
— То-то вот и есть! Я извинялся, да он как-то странно…
Ни одного слова путного не сказал. Да и некогда было разговаривать.
На другой день Червяков надел новый вицмундир, подстригся и
пошел к Бризжалову объяснить… Войдя в приемную генерала, он увидел там много
просителей, а между просителями и самого генерала, который уже начал прием
прошений. Опросив несколько просителей, генерал поднял глаза и на Червякова.
— Вчера в «Аркадии»[56],
ежели припомните, ваше —ство, — начал докладывать экзекутор, — я
чихнул-с и… нечаянно обрызгал… Изв…
— Какие пустяки… Бог знает что! Вам что угодно? —
обратился генерал к следующему просителю.
«Говорить не хочет! — подумал Червяков, бледнея. —
Сердится, значит… Нет, этого нельзя так оставить… Я ему объясню…»
Когда генерал кончил беседу с последним просителем и
направился во внутренние апартаменты, Червяков шагнул за ним и забормотал:
— Ваше —ство! Ежели я осмеливаюсь беспокоить ваше
—ство, то именно из чувства, могу сказать, раскаяния!.. Не нарочно, сами
изволите знать-с!
Генерал состроил плаксивое лицо и махнул рукой.
— Да вы просто смеетесь, милостисдарь! — сказал
он, скрываясь за дверью.
«Какие же тут насмешки? — подумал Червяков. —
Вовсе тут нет никаких насмешек! Генерал, а не может понять! Когда так, не стану
же я больше извиняться перед этим фанфароном! Чёрт с ним! Напишу ему письмо, а
ходить не стану! Ей-богу, не стану!»
Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не
написал. Думал, думал, и никак не выдумал этого письма. Пришлось на другой день
идти самому объяснять.
— Я вчера приходил беспокоить ваше —ство, —
забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие глаза, — не для
того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая,
брызнул-с…, а смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем
смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам… не будет…
— Пошел вон!! — гаркнул вдруг посиневший и
затрясшийся генерал.
— Что-с? — спросил шёпотом Червяков, млея от
ужаса.
— Пошел вон!! — повторил генерал, затопав ногами.
В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя,
ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся… Придя
машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и… помер.
|
