Комик
Комик Иван Акимович Воробьев-Соколов заложил руки в карманы
своих широких панталон, повернулся к окну и устремил свои ленивые глаза на окно
противоположного дома. Прошло минут пять в молчании…
— Ску-ка! — зевнула ingénue Марья
Андреевна. — Что же вы молчите, Иван Акимыч? Коли пришли и помешали
зубрить роль, то хоть разговаривайте! Несносный вы, право…
— Гм… Собираюсь сказать вам одну штуку, да как-то
неловко… Скажешь вам спроста, без деликатесов… по-мужицки, а вы сейчас и
осудите, на смех поднимете… Нет, не скажу лучше! Удержу язык мой от зла…
«О чем же это он собирается говорить? — подумала
ingénue. — Возбужден, как-то странно смотрит, переминается с ноги
на ногу… Уж не объясниться ли в любви хочет? Гм… Беда с этими сорванцами! Вчера
первая скрипка объяснялась, сегодня всю репетицию резонер провздыхал…
Перебесились все от скуки!»
Комик отошел от окна и, подойдя к комоду, стал рассматривать
ножницы и баночку от губной помады.
— Тэк-ссс… Хочется сказать, а боюсь… неловко… Вам
скажешь спроста, по-российски, а вы сейчас: невежа! мужик! то да се… Знаем вас…
Лучше уж молчать…
«А что ему сказать, если он в самом деле начнет объясняться
в любви? — продолжала думать ingénue. — Он добрый, славный
такой, талантливый, но… мне не нравится. Некрасив уж больно… Сгорбившись ходит,
и на лице какие-то волдыри… Голос хриплый… И к тому же эти манеры… Нет,
никогда!»
Комик молча прошелся по комнате, тяжело опустился в кресло и
с шумом потянул к себе со стола газету. Глаза его забегали по газете, словно
ища чего-то, потом остановились на одной букве и задремали.
— Господи… хоть бы мухи были! — проворчал
он. — Все-таки веселей…
«Впрочем, у него глаза недурны, — продолжала думать
ingénue. — Но что у него лучше всего, так это характер, а у
мужчины не так важна красота, как душа, ум… Замуж еще, пожалуй, можно пойти за
него, но так жить с ним… ни за что! Как он, однако, сейчас на меня взглянул…
Ожег! И чего он робеет, не понимаю!»
Комик тяжело вздохнул и крякнул. Видно было, что ему дорого
стоило его молчание. Он стал красен, как рак, и покривил рот в сторону… На лице
его выражалось страдание…
«Пожалуй, с ним и так жить можно, — не переставала
думать ingénue. — Содержание он получает хорошее… Во всяком
случае, с ним лучше жить, чем с каким-нибудь оборвышем капитаном. Право, возьму
и скажу ему, что я согласна! Зачем обижать его, бедного, отказом? Ему и так
горько живется!»
— Нет! Не могу! — закряхтел комик, поднимаясь и
бросая газету. — Ведь этакая у меня разанафемская натура! Не могу себя
побороть! Бейте, браните, а уж я скажу, Марья Андреевна!
— Да говорите, говорите. Будет вам юродствовать!
— Матушка! Голубушка! Простите великодушно… ручку целую
коленопреклоненно…
На глазах комика выступили слезы с горошину величиной.
— Да говорите… противный! Что такое?
— Нет ли у вас, голубушка… рюмочки водочки? Душа горит!
Такие во рту после вчерашнего перепоя окиси, закиси и перекиси, что никакой
химик не разберет! Верите ли? Душу воротит! Жить не могу!
Ingénue покраснела, нахмурилась, но потом
спохватилась и выдала комику рюмку водки… Тот выпил, ожил и принялся
рассказывать анекдоты.
|
