Депутат, или Повесть о
том, как у Дездемонова 25 рублей пропало
Посвящается Л. И. Пальмину
— Тссс… Пойдемте в швейцарскую, здесь неудобно…
Услышит…
Отправились в швейцарскую. Швейцара Макара, чтоб он не
подслушал и не донес, поспешили услать в казначейство. Макар взял рассыльную
книгу, надел шапку, но в казначейство не пошел, а спрятался под лестницей: он
знал, что бунт будет… Первый заговорил Кашалотов, за ним Дездемонов, после
Дездемонова Зрачков… Забушевали опасные страсти! По красным лицам забегали
судороги, по грудям застучали кулаки…
— Мы живем во второй половине XIX столетия, а не чёрт
знает когда, не в допотопное время! — заговорил Кашалотов. — Что
дозволялось этим толстопузам прежде, того не позволят теперь! Нам надоело,
наконец! Прошло уже то время, когда… И т. д. …
Дездемонов прогремел приблизительно то же самое. Зрачков
даже выругался неприлично… Все загалдели! Нашелся, впрочем, один благоразумный.
Этот благоразумный состроил озабоченное лицо, вытерся засморканным платочком и
проговорил:
— Ну, стоит ли? Ах… Ну, положим, пусть… это правда; но
с какой стати? Какою мерою мерите, такою и вам возмерится: и против вас
бунтовать будут, когда вы будете начальниками. Верьте слову! Губите только
себя.
Но не послушали благоразумного. Ему не дали договорить и
оттиснули его к двери. Видя, что благоразумием ничего не возьмешь, он стал
неблагоразумным и сам забурлил.
— Пора же наконец дать ему понять, что мы такие же
люди, как и он! — сказал Дездемонов. — Мы, повторяю, не холуи, не
плебеи! Мы не гладиаторы! Издеваться над собой мы не позволим! Он тыкает на
нас, не отвечает на поклоны, морду воротит, когда доклад делаешь, бранится…
Нынче и на лакеев тыкать нельзя, а не то что на благородных людей! Так и
сказать ему!
— А намедни обращается ко мне и спрашивает: «В чем это
у тебя рыло? Пойди к Макару, пусть он тебе шваброй вымоет!» Хороши шутки! А то
однажды…
— Иду я с женой однажды, — перебил Зрачков, —
встречается он… «А ты, говорит, губастый, вечно с девками шляешься! Среди бела
дня даже!» Это, говорю, моя жена, ваше —ство… И не извинился, а только губами
чмокнул! Жена от этого самого оскорбления три дня ревмя ревела. Она не девка, а
напротив… сами знаете…
— Одним словом, господа, жить так долее невозможно! Или
мы, или он, а вместе служить нам ни в каком случае невозможно! Пусть или он
уйдет, или мы уйдем! Лучше без должности жить, чем реноме свое в ничтожестве
иметь! Теперь XIX столетие. У всякого свое самолюбие есть! Я хоть и маленький
человек, а все-таки я не субъект какой-нибудь и у меня в душе свой жанр есть!
Не позволю! Так и сказать ему! Пусть один из нас пойдет и скажет ему, что так
невозможно! От нашего имени! Ступай! Кто пойдет? Так-таки прямо и сказать! Не
бойтесь, ничего не будет! Кто пойдет? Тьфу, чёрт… охрип совсем…
Стали выбирать депутата. После долгих споров и пререканий,
самым умным, красноречивым и самым смелым признан был Дездемонов. В библиотеке
записан, пишет прекрасно, с барышнями образованными знаком — значит, умен:
найдется, что и как сказать. А о смелости и толковать нечего. Всем известно,
как он однажды потребовал у квартального извинения, когда тот в клубе принял
его за «человека»; не успел квартальный нахмуриться на это требование, как
молва о смелости расплылась уже по миру и заняла умы…
— Ступай, Сеня! Не бойся! Так и скажи ему! Накося
выкуси, мол! Не на тех наскочил, мол, ваше —ство! Шалишь! Ищи себе других
холуев, а мы сам с усам, сами, ваше —ство, умеем фертикулясы выкидывать. Нечего
тень наводить! Так-то… Ступай, Сеня… друг… Причешись только… Так и скажи…
— Вспыльчив я, господа… Наговорю, чего доброго. Шел бы
Зрачков лучше!
— Нет, Сеня, ты иди… Зрачков молодец только против
овец, да и то в пьяном виде… дурак он, а ты все-таки… Иди, душечка…
Дездемонов причесался, поправил жилет, кашлянул в кулак и
пошел… Все притаили дыхание. Войдя в кабинет, Дездемонов остановился у двери и
дрожащей рукой провел себя по губам: ну, как начать? Под ложечкой похолодело и
перетянуло, точно поясом, когда он увидел лысину с знакомой черненькой
бородавкой… По спине загулял ветерок… Это не беда, впрочем; со всяким от
непривычки случается, робеть только не нужно… Смелей!
— Эээ… чего тебе?
Дездемонов сделал шаг вперед, шевельнул языком, но не издал
ни одного звука: во рту что-то запуталось. Одновременно почувствовал депутат,
что не в одном только рту идет путаница: и во внутренностях тоже… Из души
храбрость пошла в живот, пробурчала там, по бедрам ушла в пятки и застряла в
сапогах… А сапоги порванные… Беда!
— Эээ… чего тебе? Не слышишь?
— Гм… Я ничего… Я только так. Я, ваше —ство, слышал…
слышал…
Дездемонов придержал язык, но язык не слушался и продолжал:
— Я слышал, что ее —ство разыгрывают в лотерею карету…
Билетик, ваше —ство… Кгм… ваше —ство…
— Билет? Хорошо… У меня пять билетов осталось, только…
Все пять возьмешь?
— Не… не… нет, ваше —ство… Один билетик… достаточно…
— Все пять возьмешь, я тебя спрашиваю?
— Очень хорошо-с, ваше —ство!
— По шести рублей… Но с тебя можно по пяти… Распишись…
От души желаю тебе выиграть…
— Хе-хе-хи-с… Мерси-с, ваше —ство… Гм… Очень приятно…
— Ссступай!
Через минуту Дездемонов стоял среди швейцарской и, красный
как рак, со слезами на глазах просил у приятелей 25 рублей взаймы.
— Отдал ему, братцы, 25 рублей, а это не мои деньги!
Это теща дала за квартиру заплатить… Дайте, господа! Прошу вас!
— Чего же ты плачешь? В карете ездить будешь…
— В карете… Карета… Людей пугать я каретой буду, что
ли? Я не духовное лицо! Да куда я ее поставлю, если выиграю? Куда я ее дену?
Говорили долго, а пока они говорили, Макар (он грамотен)
записывал, записав же… и т. д. Длинно, господа! Во всяком случае из сего
проистекает мораль: не бунтуй!
|