 Увеличить |
Глава пятая.
Какой горизонт открывается с высоты баррикады
Душевное состояние всех в роковой этот час, в этом месте,
откуда не было исхода, нашло свое высшее выражение в глубокой печали
Анжольраса.
Анжольрас казался воплощением революции, но была в нем
некоторая узость, насколько это возможно для абсолютного, он слишком походил на
Сен-Жюста и недостаточно на Анахарсиса Клотца. Однако в обществе Друзей азбуки
его ум в конце концов воспринял идеи Комбефера, с некоторых пор, высвобождаясь
мало-помалу из тесных рамок догматичности и поддаваясь расширяющему кругозор
влиянию прогресса, он пришел к мысли, что великолепным завершением эволюции
явится преобразование Великой французской республики в огромную всемирную республику.
Если же говорить о методах действия, то в данных обстоятельствах он стоял за
насилие против насилия. В этом он не изменился и остался верен той грозной
эпической школе, которая определяется словами: Девяносто третий год.
Анжольрас стоял на каменных ступенях, опершись на ствол
своего карабина. Он был погружен в раздумье, он вздрагивал, словно на него
налетали порывы ветра; там, где веет смерть, порою веет и пророческий дух.
Глаза его, выражавшие глубокую сосредоточенность, излучали мерцающий свет.
Вдруг он поднял голову, и его светлые кудри откинулись назад, окружая ее
сияющим ореолом, словно волосы ангела, летящего на звездной колеснице ночи,
словно разметавшаяся львиная грива.
– Граждане, вы представляете себе будущее? –
воскликнул Анжольрас – Улицы городов, затопленные светом, зеленые ветви у
порога домов, братство народов! Люди справедливы, старики благословляют детей,
прошедшее в согласии с настоящим; мыслителям – полная свобода, верующим –
полное равенство, вместо религии – небеса. Первосвященник – сам бог, вместо
алтаря – совесть человека; нет больше ненависти на свете, в школах и мастерских
– братство, наградой и наказанием служит гласность; труд для всех, право для
всех, мир надо всеми; нет больше кровопролития, нет больше войн, матери счастливы!
Покорить материю – первый шаг; осуществить идеал – шаг второй. Подумайте, сколь
многого уже достиг прогресс! Некогда первобытные племена взирали в ужасе на
гидру, вздымающую океанские воды, на дракона, изрыгающего огонь, на страшного
владыку воздуха грифона с крыльями орла и когтями тигра, – на чудовищных
тварей, которые превосходили человека могуществом. Однако человек расставил
западни, священные западни мысли, и в конце концов изловил чудовищ. Мы укротили
гидру, и она зовется пароходом; мы приручили дракона, и он зовется локомотивом;
мы вот-вот укротим грифона, мы уже поймали его, и он называется воздушным
шаром. В тот день, когда завершится этот Прометеев подвиг, когда воля человека
окончательно обуздает трехликую Химеру древности – гидру, дракона и грифона,
человек станет властелином воды, огня и воздуха, он будет тем же для остальных
одушевленных существ, чем древние боги были некогда для него. Итак, смелее
вперед! Граждане, куда мы идем? К государству, которым руководит наука, к силе
реальности, которая станет единственной общественной силой, к естественному
закону, содержащему в себе самом право признания и осуждения и утверждающему
себя своей очевидностью, к восходу истины, подобному восходу зари. Мы идем к
единению народов, мы идем к единению человечества. Не будет ложных истин, не
останется паразитов. Реальность, управляемая истиной, – вот наша цель.
Цивилизация будет заседать в сердце Европы, а позднее – в центре материка, в
великом парламенте разума. Нечто подобное бывало и прежде. Собрания амфиктионов
происходили дважды в год: первый раз в Дельфах, обиталище богов, другой раз в
Фермопилах, усыпальнице героев. Будут амфиктионы Европы, будут амфиктионы
земного шара. Франция носит в своем чреве это величественное будущее. Вот чем
беременно девятнадцатое столетие; Франция достойна завершить то, что зачато
Грецией. Слушай меня, Фейи, честный рабочий, сын народа, сын народов. Я уважаю
тебя! Ты прозреваешь грядущее, ты прав. У тебя нет ни отца, ни матери, Фейи, и
ты избрал вместо матери человечество, вместо отца – право. Тебе суждено здесь
умереть, то есть восторжествовать. Граждане, что бы с нами ни случилось, ждет
ли нас поражение или победа, – все равно, мы творим революцию. Подобно
тому как пожары озаряют весь город, революции озаряют все человечество. Во имя
чего мы творим революцию, спросите вы? Я только что сказал: во имя Истины. С
точки зрения политической, существует один лишь принцип: верховная власть
человека над самим собой. Моя власть над моим «я» называется Свободой. Там, где
объединяются две такие верховные власти или более, возникает государство.
Однако в этом союзе нет самоотречения Тут верховная» власть, добровольно
уступает известную долю самой себя, чтобы образовать общественное право. Доля
эта одинакова для всех. Равноценность уступок, которые каждый делает обществу,
называется Равенством. Общественное право – не что иное, как защита всеми прав
каждого в отдельности. Такая защита всеми прав каждого называется Братством.
Точка пересечения всех этих видов верховной власти, собранных вместе,
называется Обществом. Так как пересечение есть соединение, то такая точка есть
узел. Отсюда возникает то, что называют социальными связями. Иные именуют это
общественным договором, что, собственно, то же самое: этимологически слово «договор».
Контракт, восходит к понятию contrato – связывать. Условимся, как понимать
равенство. Если свобода – вершина, то равенство-основание. Но равенство,
граждане, вовсе не стрижка под одну гребенку всего, что способно расти и
развиваться, не сборище высоких трав и низкорослых дубов, не соседство зависти
и недоброжелательства, которые взаимно обеспложивают друг друга; в социальном
отношении – это открытая дорога для всех способностей, в политическом – равноправие
всех голосов при голосовании, в религиозном – свобода совести для каждого. У
равенства есть могучее орудие – бесплатное обязательное обучение. Право на
грамоту – вот с чего надо начать. Начальная школа обязательна для всех, средняя
школа доступна всем – вот основной закон. Следствием одинакового образования будет
общественное равенство. Да, просвещение! Свет! Свет! Все исходит из света и к
нему возвращается. Граждане! Девятнадцатый век велик, но двадцатый будет
счастливым веком. Не будет ничего общего с прошлым. Не придется опасаться, как
теперь, завоеваний, захватов, вторжений, соперничества вооруженных наций,
перерыва в развитии цивилизации, зависящего от брака в королевской семье, от
рождения наследника в династии тиранов; не будет раздела народов конгрессом,
расчленения, вызванного крушением династии, борьбы двух религий, столкнувшихся
лбами, будто два адских козла на мостике бесконечности. Не будет больше голода,
угнетения, проституции от нужды, нищеты от безработицы, ни эшафота, ни кинжала,
ни войн, ни случайного разбоя в чаще происшествий. Я мог бы сказать, пожалуй:
не будет и самих происшествий. Настанет всеобщее счастье. Человечество выполнит
свое назначение, как земной шар выполняет свое; между душой и небесными
светилами установится гармония; дух будет тяготеть к истине, как планеты,
вращаясь, тяготеют к солнцу. Друзья! Мы живем в мрачную годину, и я говорю с
вами в мрачный час, но этой страшной ценой мы платим за будущее. Революция-это
наш выкуп. Человечество будет освобождено, возвеличено и утешено! Мы заверяем
его в том с нашей баррикады. Откуда может раздаться голос любви, если не с
высот самопожертвования? Братья! Вот здесь, на этом месте, объединяются те, кто
мыслит, с теми, кто страдает. Не из камней, не из балок, не из железного лома
построена наша баррикада; она воздвигнута из великих иней и великих страданий.
Здесь несчастье соединяется с идеалом. День сливается с ночью и говорит ей: «Я
умру с тобой, а ты возродишься со мною». Из слияния всех скорбей рождается
вера. Страдания несут сюда свои предсмертные муки, а идеи – свое бессмертие.
Эта агония и это бессмертие, соединившись, станут нашей смертью. Братья! Кто
умрет здесь, умрет в сиянии будущего, и мы сойдем в могилу, всю пронизанную
лучами зари.
Анжольрас закончил свою речь – вернее, прервал ее; его губы
беззвучно шевелились, как будто он продолжал говорить сам с собой. Все смотрели
на него, затаив дыхание, словно стараясь расслышать его слова. Рукоплесканий не
было, но долго еще переговаривались шепотом. Слово подобно дуновению ветра;
вызываемое им волнение умов похоже на волнение листвы под ветром.
|
