Глава четвертая.
Притяжение и отталкивание
В конце весны и в начале лета 1833 года редкие прохожие
квартала Маре, лавочники и ротозеи, слонявшиеся у ворот, заметили какого-то старика
в черном, чисто одетого, который каждый день в тот же час, с наступлением
сумерек выходил с улицы Вооруженного человека со стороны
Сент-Круа-де-ла-Бретонри, миновав улицу Белых мантий, пересекал Ниву св.
Екатерины и, выйдя на улицу Эшарп, поворачивал налево, на улицу Сен-Луи.
Здесь он замедлял шаги и брел, вытянув голову, ничего не
видя и не слыша, устремив взгляд в одну точку, которая казалась ему путеводной
звездой и была не чем иным, как поворотом на улицу Сестер страстей господних.
Чем ближе он подходил к этому углу, тем живее становился его взгляд; зрачки
загорались радостью, будто озаренные внутренним светом, выражение лица становилось
умиленным и растроганным, губы беззвучно шевелились, словно он говорил с кем-то
невидимым; он улыбался жалкой, бледной улыбкой и двигался вперед так медленно,
как только мог. Казалось, он стремился к некоей цели и вместе с тем боялся
минуты, когда окажется слишком близко к ней. Когда до улицы, которая чем-то
влекла его, оставалось всего несколько домов, он замедлял шаг до такой степени,
что могло показаться, будто он стоит на месте. Качающаяся голова и пристальный
взгляд вызывали представление о стрелке компаса, ищущей полюс. Как ни медлил он
и как ни оттягивал своего приближения к цели, но волей-неволей все же достигал
ее: он доходил до улицы Сестер страстей господних, здесь он останавливался,
весь дрожа, с какой-то непонятной робостью высовывал голову из-за угла
последнего дома и смотрел на улицу; и было в его трагическом взгляде что-то
похожее на тоску по недостижимому, на отсвет потерянного рая. И тут крупные
слезы, скопившиеся в уголках глаз, катились по его щекам, иногда задерживаясь у
рта. Старик чувствовал их горький вкус. Он стоял несколько минут, словно
окаменев; затем уходил домой тем же путем и тем же шагом, и, по мере того как
он удалялся, взор его угасал.
Мало-помалу старик перестал доходить до угла улицы Сестер
страстей господних; он останавливался на полдороге, на улице Сен-Луи: иногда
немного дальше, иногда чуть-чуть ближе. Как-то раз он остался на углу Нивы св.
Екатерины и посмотрел издали на перекресток улицы Сестер страстей господних.
Потом, молча покачав головой, как бы отказываясь от чего-то, повернул обратно.
Вскоре он перестал доходить даже до улицы Сен-Луи. Он
достигал поворота на Мощеную улицу, качал головой и возвращался; некоторое
время спустя он не шел дальше улицы Трех флагов; потом не выходил уже и за
пределы улицы Белых мантий. Он напоминал маятник давно заведенных часов,
колебания которого делаются все короче перед тем, как остановиться.
Каждый день он выходил из дому в один и тот же час, шел тем
же путем, но не доходил до конца и, может быть, сам того не сознавая, сокращал
его все больше и больше. Лицо его выражало одну-единственную мысль: «К чему?»
Зрачки потухли и уже не загорались. Слезы иссякли, глубоко запавшие глаза были
сухи. Голова старика все еще тянулась вперед, подбородок по временам начинал
дрожать; жалко было смотреть на его худую, морщинистую шею. Порою, в ненастную
погоду, он держал под мышкой зонтик, но не раскрывал его. Кумушки говорили: «Он
не в своем уме». Ребятишки бежали следом и смеялись над ним.
|