Книга тринадцатая
Мариус скрывается во мраке
Глава первая.
От улицы Плюме до квартала Сен Дени
Голос в сумерках, позвавший Мариуса на баррикаду улицы
Шанврери, показался ему голосом рока. Он хотел умереть, и ему представился к
этому случай, он стучался в ворота гробницы, и рука во тьме протягивала ему
ключ от них. Зловещий выход, открывающийся во мраке отчаянью, всегда полон
соблазна. Мариус раздвинул прутья решетки, столько раз пропускавшей его, вышел
из сада и сказал себе. «Пойдем!».
Обезумев от горя, не в силах принять какое-либо твердое
решение, неспособный согласиться ни с чем, что предложила бы ему судьба после
двух месяцев упоения молодостью и любовью, одолеваемый самыми мрачными мыслями,
какие только может внушить отчаяние, он хотел одного – скорее покончить с
жизнью.
Он пошел быстрым шагом. У него были пистолеты Жавера, –
он был вооружен.
Молодой человек, которого он увидел мельком, скрылся из виду
где-то на повороте.
Мариус, перейдя с улицы Плюме на бульвар, прошел эспланаду и
мост Инвалидов, Елисейские поля, площадь Людовика XV и очутился на улице
Риволи. Здесь магазины были открыты, под аркадами горел газ, женщины что-то
покупали в лавках; в кафе «Летер» ели мороженое, в английской кондитерской –
пирожки. Несколько почтовых карет пронеслись галопом, выехав из гостиниц
«Пренс» и «Мерис».
Через пассаж Делорм Мариус вышел на улицу Сент-Оноре. Здесь
лавки были заперты, торговцы переговаривались у полуотворенных дверей, по
тротуарам сновали прохожие, фонари были зажжены, все окна, начиная со второго
этажа, были освещены, как обычно. На площади Пале-Рояль стояла кавалерия.
Мариус пошел по улице Сент-Оноре. По мере того, как он
удалялся от площади Пале-Рояль, освещенных окон попадалось все меньше, лавки
были наглухо закрыты, на порогах домов никто не переговаривался, улица
становилась все темнее, а толпа все гуще, ибо прохожие теперь собирались
толпой. В толпе никто как будто не произносил ни слова, и, однако, оттуда
доносилось глухое гудение.
По дороге к фонтану Арбр-Сэк попадались «сборища» –
неподвижные, мрачные группы людей, которые среди прохожих напоминали камни в
потоке воды.
У въезда на улицу Прувер толпа не двигалась. То была стойкая,
внушительная, крепкая, плотная, почти непроницаемая глыба из сгрудившихся
людей, которые тихонько переговаривались. Тут почти не было сюртуков или
круглых шляп, – всюду рабочие балахоны, блузы, фуражки, взъерошенные
волосы и землистые лица. Все это скопище смутно колыхалось в ночном тумане. В
глухом говоре толпы был хриплый отзвук закипающих страстей. Хотя никто словно
бы не двигался, слышно было, как переступают ноги в грязи. За этой толщей на
улицах Руль, Прувер и в конце улицы Сент-Оноре не было ни одного окна, в
котором горел бы огонек свечи. Виднелись только убегавшие вдаль и меркнувшие в
глубине улиц цепочки фонарей. Фонари того времени напоминали подвешенные на
веревках большие красные звезды, отбрасывавшие на мостовую тень, похожую на
громадного паука. Улицы не были пустынны. Там можно было различить ружья в
козлах, покачивавшиеся штыки и стоявшие биваком войска. Ни один любопытный не
переходил этот рубеж. Там движение прекращалось. Там кончалась толпа и
начиналась армия.
Мариус стремился туда с настойчивостью человека, потерявшего
надежду. Его позвали, значит, нужно было идти. Ему удалось пробиться сквозь
толпу, сквозь биваки отрядов, он ускользнул от патрулей и избежал часовых.
Сделав крюк, он вышел на улицу Бетизи и направился к рынку. На углу улицы
Бурдоне фонарей не было.
Миновав зону толпы, он перешел границу войск и очутился
среди чего-то страшного. Ни одного прохожего, ни одного солдата, ни проблеска
света, никого; безлюдие, молчание, ночь; непонятный, пронизывающий холод. Войти
в такую улицу все равно, что войти в погреб.
Он продвигался вперед.
Вот он сделал несколько шагов. Кто-то бегом промчался мимо.
Кто это? Мужчина? Женщина? Было ли их несколько? Он не мог бы на это ответить.
Тень мелькнула и исчезла.
Окольными путями он вышел в переулок, решив, что это
Гончарная улица; в середине улицы он натолкнулся на препятствие. Он протянул
руки вперед. То была опрокинутая тележка; он чувствовал под ногами лужи,
выбоины, разбросанный и наваленный булыжник. Здесь была начата и покинута
баррикада. Перебравшись через кучи булыжника, он очутился по ту сторону заграждения.
Он шел у самых тумб и находил дорогу по стенам домов. Ему показалось, будто
немного поодаль от баррикады промелькнуло что-то белое. Он приблизился, и это
белое приняло определенную форму. То были две белые лошади, – те, которых
Боссюэ утром выпряг из омнибуса. Они брели весь день наугад по улицам и в конце
концов остановились здесь с тупым терпением животных, которым в такой же мере
понятны действия человека, в какой человеку – пути провидения.
Мариус прошел мимо них. Когда он подходил к улице,
показавшейся ему улицей Общественного договора, откуда-то грянул ружейный
выстрел, и просвистевшая совсем близко от него пуля, наугад прорезая мрак,
пробила над его головой медный таз для бритья, висевший над дверью цирюльника.
Еще в 1846 году на улице Общественного договора в углу рыночной колоннады можно
было увидеть этот продырявленный таз для бритья.
Ружейный выстрел был все же проявлением жизни. А потом уже
ничего больше не происходило.
Весь его путь походил на спуск по черным ступеням.
И все же Мариус шел вперед.
|
