Глава четвертая.
Ребенка удивляет старик
Между тем на рынке Сен-Жан, где уже успели разоружить пост,
произошло соединение Гавроша с кучкой людей, которую вели Анжольрас, Курфейрак,
Комбефер и Фейи. Почти все были вооружены. Баорель и Жан Прувер разыскали их и
вступили в их отряд. У Анжольраса была охотничья двустволка, у Комбефера –
ружье национальной гвардии с номером легиона, а за поясом – два пистолета,
высовывавшихся из-под расстегнутого сюртука; у Жана Прувера – старый
кавалерийский мушкетон, у Баореля – карабин, Курфейрак размахивал тростью, из
которой он вытащил клинок Фейи, с обнаженной саблей в руке, шествовал впереди и
кричал – «Да здравствует Польша!»
Они шли с Морландской набережной, без галстуков, без шляп,
запыхавшиеся, промокшие под дождем, с горящими глазами. Гаврош спокойно подошел
к ним.
– Куда мы идем?
– Иди с нами, – ответил Курфейрак. Позади Фейи
шел, или, вернее, прыгал, Баорель, чувствовавший себя среди мятежников, как
рыба в воде. Он был в малиновом жилете и имел запас слов, способных сокрушить
все что угодно. Его жилет потряс какого-то прохожего. Потеряв голову от страха,
прохожий крикнул:
– Красные пришли!
– Красные, красные! – подхватил Баорель. –
Что за нелепый страх, буржуа! Я вот, например, нисколько не боюсь алых маков,
красная шапочка не внушает мне ужаса. Поверьте мне, буржуа: предоставим бояться
красного только рогатому скоту.
Где-то на стене он заметил листок бумаги самого миролюбивого
свойства – разрешение есть яйца, это было великопостное послание парижского
архиепископа своей «пастве».
– Паства! – воскликнул Баорель. – Это
вежливая форма слова «стадо».
И сорвал со стены послание, покорив этим сердце Гавроша. С
этой минуты он стал присматриваться к Баорелю.
– Ты неправ, Баорель, – заметил Анжольрас. –
Тебе бы следовало оставить это разрешение в покое, не в нем дело, ты зря
расходуешь гнев. Береги боевые припасы. Не следует открывать огонь в одиночку,
ни ружейный, ни душевный.
– У каждого своя манера, – возразил
Баорель. – Эти епископские упражнения в прозе меня оскорбляют, я хочу есть
яйца без всякого разрешения. Ты вот весь пылаешь, хоть с виду и холоден, ну, а
я развлекаюсь. К тому же я вовсе не расходую себя, я беру разбег. А послание я
разорвал, клянусь Геркулесом, только чтобы войти во вкус!
Слово «Геркулес» поразило Гавроша. Он пользовался случаем
чему-нибудь поучиться, а к этому срывателю объявлений он почувствовал уважение.
И он спросил его:
– Что это значит – «Геркулес?
– По-латыни это значит: черт меня побери, –
ответил Баорель.
Тут он увидел в окне смотревшего на них бледного молодого
человека с черной бородкой, по-видимому, одного из Друзей азбуки, и крикнул
ему:
– Живо патронов! Para bellum![124]
– Красивый мужчина! Это верно, – сказал Гаврош,
теперь уже понимавший латынь.
Их сопровождала шумная толпа – студенты, художники, молодые
люди, члены Кугурды из Экса, рабочие, портовые грузчики, вооруженные дубинами и
штыками, а иные и с пистолетами за поясом, как Комбефер. В толпе шел старик, с
виду очень дряхлый. Оружия у него не было, но он старался не отставать, хотя,
видимо, был погружен в свои мысли. Гаврош заметил его.
– Этшкое? – спросил он.
– Так, старичок.
То был Мабеф.
|