Книга восьмая
Удар рикошетом
Глава первая.
В каком зеркале господин Мадлен видит свои волосы
Светало. Фантина провела всю ночь в жару, не смыкая глаз,
однако бессонница ее была полна радостных видений; под утро она заснула. Воспользовавшись
этим, сестра Симплиция, ни на шаг не отходившая от больной, пошла приготовить
ей новую порцию хинной настойки. Почтенная сестра уже несколько минут
находилась в больничной аптеке и, низко нагнувшись над снадобьями и пузырьками,
напряженно всматривалась в предметы, еще окутанные предутренней мглой. Вдруг
она повернула голову и слегка вскрикнула – перед ней стоял г-н Мадлен. Он вошел
в комнату совершенно бесшумно.
– Как! Это вы, господин мэр? – воскликнула она.
Он спросил вполголоса:
– Как здоровье этой бедной женщины?
– Сейчас ничего. Но, знаете, вчера она порядков
напугала нас.
И тут сестра рассказала ему о том, что произошло накануне, о
том, что Фантине было очень худо, а теперь лучше, так как она думает, что г-н
мэр уехал в Монфермейль за ее дочуркой. Сестра не решилась расспрашивать г-на
мэра, но по его виду она сразу поняла, что он приехал не оттуда.
– Это хорошо, – сказал он, – вы правильно
поступили, что не разуверяли ее.
– Да, господин мэр, – продолжала сестра, – но
что мы ей скажем теперь, когда она увидит вас одного, без ребенка?
Он задумался.
– Бог наставит нас, – сказал он.
– Однако нельзя же солгать, – прошептала сестра.
В комнате стало совсем светло. Лицо г-на Мадлена было теперь
ярко освещено. Случайно сестра подняла глаза.
– О боже! – вскричала она. – Что это с вами
случилось, сударь? Ваши волосы совсем побелели.
– Побелели? – повторил он.
У сестры Снмплиции не было зеркала; она порылась в сумке с
инструментами и вынула оттуда зеркальце, которым обычно пользовался больничный
врач, чтобы удостовериться, что больной умер и уже не дышит. Г-н Мадлен взял
зеркальце, взглянул на свои волосы и сказал:
– В самом деле!
Он произнес эти слова с полным равнодушием, видимо, думая о
другом.
От всего этого на сестру пахнуло чем-то леденящим и неведомым.
Он спросил:
– Можно мне повидать ее?
– А что, господин мэр, разве вы не пошлете за ее
ребенком? – произнесла сестра, с трудом решившись на такой вопрос.
– Непременно, но на это понадобится не менее двух, а то
и трех дней.
– Если бы до тех пор вы не показывались ей, господин
мэр, – робко продолжала сестра, – то она так и не узнала бы, что вы
вернулись, и было бы нетрудно убедить ее потерпеть еще немного, а когда ребенок
приедет, то, разумеется, она решит, что вы приехали вместе с ним. И тогда не
пришлось бы прибегать ко лжи.
Господин Мадлен задумался, потом сказал с присущей ему
спокойной серьезностью:
– Нет, сестрица, я должен ее увидеть. Быть может, мне
надо будет поторопиться.
Монахиня, видимо, не заметила этого «быть может»,
придававшего словам мэра непонятный и странный смысл. Опустив глаза, она
почтительно ответила ему, понизив голос:
– Она спит, но раз это нужно, господин мэр, войдите к
ней.
Он сделал замечание относительно какой-то двери, которая
закрывалась со скрипом и могла разбудить больную, затем вошел в комнату, где
лежала Фантина, подошел к кровати и приоткрыл полог. Она спала. Дыхание
вылетало у нее из груди со зловещим шумом, характерным для болезней такого рода
и раздирающим сердце бедных матерей, когда они бодрствуют ночью у постели своего
спящего ребенка, приговоренного к смерти. Однако это затрудненное дыхание почти
не нарушало невыразимой ясности, разлитой на ее лице и преобразившей ее во сне.
Бледность превратилась у нее в белизну, щеки алели легким румянцем. Длинные
золотистые ресницы, сомкнутые и опущенные, единственное украшение, оставшееся
ей от былой невинности и молодости, слегка трепетали. Все ее тело дрожало
словно от движения каких-то невидимых шелестящих крыльев, готовых раскрыться и
унести ее ввысь. Увидев ее, сейчас никто не поверил бы, что перед ним почти
безнадежно больная. Она походила на существо, собирающееся улететь, а не
умереть.
Ветка вздрагивает, когда рука человека приближается к ней,
чтобы сорвать цветок; она и уклоняется, и поддается. В человеческом теле бывает
что-то похожее на это содрогание, когда таинственная рука смерти готовится
унести душу.
Некоторое время Мадлен стоял неподвижно у этого ложа, глядя
то на больную, то на распятие, точно так же, как два месяца назад, в тот день,
когда он впервые пришел навестить ее в этом убежище. Они снова были тут, и оба
делали то же, что и тогда: она спала, он молился. Но только за эти два месяца в
ее волосах проступила седина, а волосы Мадлена совсем побелели.
Сестра не вошла к Фантине, но он стоял у кровати, приложив
палец к губам, словно в комнате был еще кто-то, кого надо было просить о
молчании.
Вдруг Фантина открыла глаза, увидела его и сказала
совершенно спокойно и с улыбкой:
– А Козетта?
|
