Книга одиннадцатая
Атом братается с ураганом
Глава первая.
О корнях поэзии Гавроша. Влияние на его поэзию одного академика
В тот миг, когда восстание, вспыхнувшее при столкновении
народа и войска перед Арсеналом, вызвало движение передних рядов назад, в
толпу, сопровождавшую погребальную колесницу и, так сказать, навалившуюся всей
длиной бульваров на головную часть процессии, начался ужасающий отлив людей.
Все это скопище дрогнуло, ряды расстроились, все бросились бежать, спасаться, –
одни, призывая к сопротивлению, другие, побледнев от страха. Огромная река
людей, затоплявшая бульвары, мгновенно разделилась, выступила из берегов
направо и налево и разлилась потоками по двумстам улицам, струясь ручьями, как
из прорвавшейся плотины. В это время какой-то оборванный мальчишка,
спускавшийся по улице Менильмонтан с веткой цветущего дрока, которую он сорвал
на высотах предместья Бельвиль, обнаружил на лотке торговки всяким хламом
старый седельный пистолет. Он бросил ветку на мостовую и, крикнув: «Мамаша, как
тебя? Я забираю твою машинку!» – убежал с пистолетом.
Минуты две спустя волна перепуганных буржуа, устремившаяся
по улице Амело и по Нижней, увидела мальчика, который шел ей навстречу,
размахивая пистолетом и напевая:
Днем видно все, зато ночами
Мы ни черта не видим с вами!
Любой забористый стишок
Для буржуа – что вилы в бок
Эй, колпаки! Господь-свидетель,
Вы позабыли добродетель.
То был маленький Гаврош, отправлявшийся на войну.
На бульваре он заметил, что у пистолета нет собачки.
Кто сочинил этот куплет, в такт которому он шагал, и другие
песни, которые он охотно распевал при случае? Бог знает. Возможно, он сам.
Гаврош хорошо знал народные песенки и присоединял их к своему щебету.
Проказливый гном, уличный мальчишка, он создавал попурри из голосов природы и
голосов Парижа. К птичьему репертуару он добавлял песенки рабочих мастерских.
Он водился с подмастерьями живописцев, этим родственным ему племенем. Кажется,
он работал три месяца типографским учеником. Как-то ему даже пришлось выполнить
поручение господина Баур-Лормиана, одного из сорока Бессмертных. Гаврош был
гамен, причастный к литературе.
Кстати сказать, Гаврош и не подозревал, что в ту ненастную,
дождливую ночь, когда он предложил двум карапузам воспользоваться
гостеприимством своего слона, он выполнил роль провидения для братьев. Братья
вечером, отец утром – вот какова была его ночь. Покинув на рассвете Балетную
улицу, он поспешил вернуться к слону, мастерски извлек оттуда обоих малышей,
разделил с ними кое-какой изобретенный им завтрак, а затем ушел, доверив их
доброй матушке-улице, которая, можно сказать, воспитала его самого. Расставаясь
с ними, он назначил им свидание вечером здесь же и на прощание произнес речь.
«Теперь драла, иначе говоря, я даю тягу, или, как выражаются при дворе, удираю.
Ребята! Если вы не найдете папу-маму, возвращайтесь сюда вечером. Я вам дам поужинать
и уложу спать». Мальчики, подобранные полицейским сержантом и отведенные в
участок, или украденные каким-нибудь фокусником, или просто заблудившиеся в
огромном городе-этой китайской головоломке, не возвратились. На дне нашего общества
полно таких потерянных следов. Гаврош больше не видел ребят. С той ночи прошло
месяца три. Не раз Гаврош почесывал себе затылок, приговаривая: «Куда, черт
возьми, девались мои ребята?»
Итак, он пришел, с пистолетом в руке, на Капустный мост. Он
заметил, что на этой улице оставалась открытой только одна лавчонка, и притом,
что заслуживало особого внимания, лавчонка пирожника. Это был ниспосланный
провидением случай поесть еще разок яблочного пирожка, перед тем как ринуться в
неизвестность. Гаврош остановился, пошарил во всех своих карманах и кармашках,
вывернул их и, не найдя ни единого су, закричал: «Караул!»
Тяжело лишаться последнего в жизни пирожка!
Однако это не помешало Гаврошу продолжить свой путь.
Через две минуты он был на улице Сен-Луи. Переходя
Королевский парк, он почувствовал потребность вознаградить себя за недоступный
яблочный пирожок и доставил себе глубочайшее удовлетворение, принявшись срывать
среди бела дня театральные афиши.
Немного дальше, увидев группу пышущих здоровьем прохожих,
показавшихся ему домовладельцами, он пожал плечами и послал им вслед плевок
философской желчи:
– До чего они жирные, эти самые рантье! Откормленные.
Набивают себе зобы до отказа. А спросите-ка их, что они делают со своими
деньгами? Они не скажут. Они их прожирают, вот что! Жрут – сколько влезет в
брюхо.
|
