Глава восьмая.
Смерть лошади
– А ведь у Эдона лучше кормят, чем у Бомбарды! –
вскричала Зефина.
– Я предпочитаю Бомбарду, – заявил
Блашвель. – Здесь больше роскоши. Больше азиатчины. Посмотрите на нижний
зал. Стены сверкают зеркалами.
– Лучше б у них так сверкали тарелки, – возразила
Фэйворитка.
Блашвель настаивал на своем:
– Посмотрите на ножи. У Бомбарды ручки серебряные, а у
Эдона костяные. А ведь серебро дороже кости.
– Только не для тех, у кого вставная челюсть из
серебра, – заметил Толомьес.
Он смотрел в эту минуту на купол Дома инвалидов, видневшийся
из окон ресторанчика.
Наступило молчание.
– Толомьес! – вскричал Фамейль. – Только что
у нас с Листолье был спор.
– Спор – хорошая вещь, – ответил Толомьес, –
но ссора лучше.
– Мы спорили о философах.
– Отлично.
– Ты кому отдаешь предпочтение – Декарту или Спинозе?
– Дезожье, – сказал Толомьес.
Объявив это безапелляционное решение, он выпил и продолжал:
– Я согласен жить. Не все еще кончено на земле, пока
можно молоть вздор. Воздаю хвалу за это бессмертным богам. Мы лжем, но и
смеемся. Мы утверждаем, но и сомневаемся. Это прекрасно. Неожиданности
выскакивают из силлогизма. Есть еще на земле смертные, которые умеют весело
отпирать и запирать потайной ящичек с парадоксами. Знайте, сударыни, вино,
которое вы пьете с таким безучастным видом, – это мадера из виноградников,
которые находятся на высоте трехсот семнадцати туаз над уровнем моря!
Вдумайтесь в эту цифру, когда будете пить его! Триста семнадцать туаз! А
господин Бомбарда, наш великолепный трактирщик, отдает вам эти триста семнадцать
туаз за четыре франка пятьдесят сантимов!
Тут его опять прервал Фамейль:
– Толомьес! Твое мнение – закон. Кто твой любимый
автор?
– Бер…
– …кен?
– Нет… шу.
Толомьес продолжал:
– Слава Бомбарде! Он мог бы сравниться с Мунофисом
Элефантинским, если бы нашел мне алмею, и с Тигелионом Керонейским, если бы
раздобыл мне гетеру. Ибо знайте, сударыни, что в Греции и в Египте тоже имелись
свои Бомбарды. Нам известно это от Апулея. Увы! Всегда одно и то же, и ничего
нового. Ничего неизведанного не осталось более в творениях творца! Nil sub sole
novum[24], –
сказал Соломон; Amor omnibus idem[25], –
сказал Вергилий; медикус со своей подружкой, отправляясь в Сен-Клу, садятся в
галиот точно так же, как Аспазия с Периклом восходили на одну из галер
Самосской эскадры. Еще два слова. Известно ли вам, сударыни, кто такая была
Аспазия? Несмотря на то, что она жила в те времена, когда женщины еще не
обладали душой, у нее, однако, была душа – душа, отливавшая розой и пурпуром,
жгучая, как пламя, свежая, как утренняя заря. Аспазия была существом, в котором
соединялись два противоположных женских типа: распутницы и богини. В ней жили
Сократ и Манон Леско. Аспазия была создана на тот случай, если бы Прометею
понадобилась публичная девка.
Толомьес увлекся, и остановить его было бы нелегко, если бы
в эту самую минуту на набережной не упала лошадь. От сотрясения и телега и
оратор остановились как вкопанные. Это была старая тощая кляча, вполне
заслуживавшая места на живодерне и тащившая тяжело нагруженную телегу.
Поравнявшись с ресторанчиком Бомбарды, одер, выбившись из последних сил,
отказался идти дальше. Это происшествие привлекло толпу любопытных. Едва успел
негодующий возчик произнести с подобающей случаю энергией сакраментальное
словцо «тварь!», подкрепив его безжалостным ударом кнута, как животное упало, с
тем, чтобы уже никогда больше не подняться. Отвлеченные шумом, веселые
слушатели Толомьеса посмотрели в окно, и Толомьес, воспользовавшись этим,
завершил свое краткое выступление следующим меланхолическим четверостишием:
Ей был отчизной мир, где возу и
карете
Равно враждебен темный рок,
И разделив судьбу всех кляч на этом
свете,
Она сломилась, как цветок.
– Бедная лошадка! – вздохнула Фантина.
А Далия вскричала:
– Вот те на! Фантина, кажется, собирается оплакивать
лошадей. Надо же быть такой дурой!
Тут Фэйворитка, скрестив руки и откинув голову назад,
посмотрела на Толомьеса и спросила решительным тоном:
– Ну, а где же сюрприз?
– Совершенно верно. Час пробил, – ответил
Толомьес. – Господа! Время удивить наших дам настало. Сударыни! Обождите
нас здесь несколько минут.
– Сюрприз начинается с поцелуя, – сказал Блашвель.
– В лоб, – добавил Толомьес.
Каждый запечатлел на лбу своей возлюбленной торжественный
поцелуй, потом все четверо гуськом направились к двери, таинственно приложив
палец к губам.
Фэйворитка захлопала в ладоши.
– Это уже и сейчас интересно, – сказала она.
– Только не уходите надолго, – негромко
проговорила Фантина. – Мы вас ждем.
|
