 Увеличить |
Книга седьмая
В скобках
Глава первая.
Монастырь – понятие отвлеченное
Эта книга-драма, в которой главное действующее лицо –
бесконечность.
Человек в ней лицо второстепенное.
Встретив на своем пути монастырь, мы проникли в него. Зачем?
Потому что монастырь – достояние как Востока, так и Запада, как мира древнего,
так и мира современного, как язычества, буддизма, магометанства, так и
христианства – является одним из оптических приборов, применяемых человеком для
познания бесконечности.
Здесь не место развивать некоторые идеи. Однако, не изменяя
нашей сдержанности, мысленно делая оговорки и даже негодуя, мы должны
признаться, что всякий раз, когда мы встречаем в человеке стремление к
бесконечности, хорошо ли, дурно ли понятой, мы чувствуем к нему уважение. В
синагоге, в мечети, в пагоде, в вигваме есть сторона отвратительная, которой мы
гнушаемся, и есть сторона величественная, которую мы чтим. Какой предмет для
созерцания, для глубоких дум это отражение бога на экране, которым служит ему
человечество!
Глава вторая.
Монастырь – факт исторический
С точки зрения истории, разума и истины монашество подлежит
осуждению.
Монастыри, расплодившиеся у какой-нибудь нации и
загромождающие страну, являются помехами для движения и средоточиями праздности
там, где надлежит быть средоточиям труда. Монашеские общины по отношению к
великим общинам социальным – это то же, что омела по отношению к дубу или
бородавка к телу человека. Их процветание и благоденствие означает обнищание
страны. Монастырский уклад, полезный в младенческую пору цивилизации,
смягчающий своим духовным воздействием грубость нравов, вреден в период
возмужалости народов. Кроме того, с появлением в обителях распущенности, в
период их упадка, уклад этот, поскольку он все еще продолжает служить примером,
становится пагубным по тем же причинам, по каким был благотворным в период его
чистоты.
Затворничество отжило свое время. Монастыри, полезные, когда
современная цивилизация нарождалась, препятствовали дальнейшему ее росту и
стали губительны для ее развития. Как институты, как способ формирования
человека, монастыри, благотворные в Х веке, спорны в XV, отвратительны в XIX.
Монашеская проказа разъела почти до костей две прекрасных нации – Италию и
Испанию, олицетворявших одна – свет, другая – великолепие Европы в течение ряда
веков. И если в наши дни эти две прославленные нации начинают излечиваться, то
лишь благодаря целительной и здоровой гигиене 1789 года.
Обитель, старинная обитель, особенно женская, в том виде, в
каком мы находим ее еще на рубеже нашего столетия в Италии, Австрии, Испании,
является одним из самых мрачных воплощений средних веков. Подобный монастырь –
средоточие всех ужасов. Монастырь католический, в подлинном значении этого
слова, облит зловещим сиянием смерти.
Особенно мрачен испанский монастырь. Там, в темноте, под
сводами, полными мглы, под куполами, тонущими в мути теней, громоздятся
массивные исполинские алтари, высокие, как соборы; там, в потемках, свисают на
цепях огромные белые распятия; там вытягиваются на черном дереве большие нагие
Иисусы из слоновой кости, окровавленные, более того, – кровоточащие,
безобразные и в то же время великолепные, с обнажившимися на локтях костями, с
содранной на коленях кожей, с открытыми ранами, увенчанные серебряными
терниями, пригвожденные золотыми гвоздями, с рубиновыми каплями крови на лбу и
алмазными слезами в глазах. Эти алмазы и рубины кажутся влажными и заставляют
рыдать у подножия распятия окутанные покрывалами существа, у которых тело
истерзано власяницей и плетью с железными наконечниками, грудь сдавлена
плетением из ивовых прутьев, колени изранены от стояний на молитве. Это
женщины, которые мнят себя супругами Христа; призраки, которые мнят себя
серафимами. Мыслят ли эти женщины? Нет. Есть ли у них желания? Нет. Любят ли
они? Нет. Их нервы превратились в кости; их кости превратились в камень. Их
покрывала сотканы из ночи. Их дыхание под покрывалами подобно трагическому
веянию смерти. Игуменья, кажущаяся привидением, благословляет их и держит в
трепете. Здесь бдит непорочность во всей своей свирепости. Таковы старинные
испанские монастыри. Гнездилища грозного благочестия; вертепы девственниц;
средоточия дикости.
Католическая Испания была более римской, чем самый Рим.
Испанский монастырь был по преимуществу монастырем католическим. В нем чувствовался
Восток. Архиепископ, небесный кизляр-ага, шпионил за этим сералем душ,
уготованных для бога, и держал его на запоре. Монахиня была одалиской,
священник – евнухом. Наиболее ревностные в вере становились во сне избранницами
и супругами Христа. Ночью прекрасный юноша сходил нагой с креста и повергал в
экстаз келью. Высокие стены охраняли от всех впечатлений живой жизни
мистическую султаншу, которой распятый заменял султана. Один-единственный
взгляд, брошенный на внешний мир, почитался изменой. In-pace[61] заменял собой кожаный
мешок. То, что на Востоке кидали в море, на Западе бросали в недра земли. И там
и тут женщины ломали себе руки; на долю одних – волны, на долю других – могила;
там – утопленницы, здесь – погребенные. Чудовищная параллель!
Ныне защитники старины, не будучи в состоянии отрицать эти
факты, отделываются усмешкой. В моду вошла удобная и своеобразная манера
устранять разоблачения истории, уничтожать комментарии философии и обходить все
щекотливые факты и мрачные вопросы. «Предлог для пышных фраз», – говорят
люди ловкие. «Это пышные фразы», – вторят им простаки. Жан-Жак-фразер;
Дидро-фразер; Вольтер, защищавший Каласа, Лабара и Сирвена, – фразер.
Некто – кто именно, не помню – недавно доказывал, что Тацит был фразером, что Нерон
– жертва и что, право, надо пожалеть «этого бедного Олоферна».
А факты между тем нелегко сбить с толку, они упорны. Автор
этой книги собственными глазами видел в восьми лье от Брюсселя, – вот оно,
подлинное средневековье перед глазами у всех нас! – в аббатстве Вилье, ямы
от «каменных мешков» среди луга, который когда-то был монастырским двором, а на
берегу Диля – четыре каменные темницы, наполовину под землей, половину под
водой. Это были in-pace. В каждой из таких темниц целы остатки железной двери,
отхожее место и зарешеченное оконце, которое с наружной стороны находится в
двух футах от воды, а с внутренней – в шести футах от земли. Река протекает
вдоль стен на высоте четырех футов. Пол в темнице мокрый. Мокрая земля заменяла
ложе заключенному в in-pace. В одной из таких темниц сохранился обломок
железного ошейника, вделанного в стену; в другой – подобие квадратного ящика из
четырех кусков гранита, – ящика, слишком короткого, чтобы в нем можно было
лежать, слишком низкого, чтобы в нем можно было стоять. В него помещали живое
существо, прикрывая его гранитной крышкой. Так было. Это можно видеть. Можно
осязать. In-pace, темницы, железные крючья, ошейники, высоко прорезанное
слуховое окно, в уровень с которым протекает река, каменный ящик, прикрытый
гранитной плитой, словно могила, с той только разницей, что здесь мертвецом был
живой человек, грязь, заменяющая пол, дыра отхожего места, стена, сквозь
которую просачивается вода!.. А нам говорят – фразеры!
|
