Глава третья.
Брюнзо
В средние века о парижских водостоках ходили легенды. В XVI
веке Генрих II предпринял их исследование, но оно ни к чему не привело. Всего
сто лет назад, по свидетельству Мерсье, клоака еще была предоставлена самой
себе и растекалась, как хотела.
Таков был старый Париж, раздираемый смутами, сомнениями и
метаниями. Долгое время он вел себя довольно глупо. Позднее 89-й год показал,
как город может вдруг взяться за ум. Но в доброе старое время столице не
хватало рассудка, она не умела вести дела как в материальном, так и в моральном
отношении и выметала мусор нисколько не лучше, чем злоупотребления. Все служило
препятствием, все представлялось неразрешимой задачей. Клоака, например, не
подчинялась никаким путеводителям. Установить направление в этой свалке
отбросов было так же трудно, как разобраться в переулках самого города; на
земле – непостижимое, под землей – непроходимое; вверху – смешение языков,
внизу – путаница подземелий; под Вавилонским столпотворением лабиринт Дедала.
По временам сточные воды Парижа имели дерзость выступать из
берегов, как будто этот непризнанный Нил вдруг приходил в ярость. Тогда
происходило нечто омерзительное – наводнение города нечистотами. Время от
времени желудок цивилизации начинал плохо переваривать, содержимое клоаки
подступало к горлу Парижа, город мучился отрыжкой своих отбросов. Тут ощущалось
сходство с угрызениями совести, что было небесполезно; это были
предостережения, встречаемые, впрочем, с большим недовольством. Город
возмущался наглостью своих помойных ям и не верил, что грязь снова вылезет
наружу. Гнать ее беспощадно!
Наводнение 1802 года – одно из незабываемых воспоминаний в
жизни парижан, достигших восьмидесятилетнего возраста. Грязь разлилась
крест-накрест по площади Победы, где возвышается статуя Людовика XIV; она
затопила улицу Сент-Оноре из двух водосточных воронок на Елисейских полях,
улицу Сен-Флорантен из воронки на Сен-Флорантен; улицу Пьер-а-Пуассон из стока
на улице Колокольного звона, улицу Попенкур из отверстия под мостиком Зеленой
дороги, Горчичную улицу из клоаки на улице Лапп; она заполнила сточный желоб
Елисейских полей до уровня тридцати пяти сантиметров. В южных кварталах через
водоотвод Сены, гнавший ее в обратном направлении, она прорвалась на улицу
Мазарини, улицу Эшоде и улицу Маре, здесь растеклась на сто девять метров и
остановилась за несколько шагов от дома, где жил Расин, выказав тем самым уже в
XVIII веке больше уважения к поэту, чем к королю. Наводнение достигло
наивысшего уровня на улице Сен-Пьер, где грязь поднялась на три фута выше плит,
прикрывавших водосточные трубы, а наибольшего протяжения – на улице Сен-Сабен,
где она разлилась на двести тридцать восемь метров в длину.
В начале нынешнего века клоака Парижа все еще оставалась
таинственным местом. Грязь нигде особенно не восхваляли, но здесь ее дурная
слава вызывала ужас. Париж знал кое-что о мрачном подземелье, которое под ним
таилось. Его сравнивали с чудовищным болотом древних Фив, где кишели
сколопендры пятнадцати футов длиной и где мог бы окунуться бегемот. Грубые
сапоги чистильщиков сточных труб никогда не отваживались ступать дальше
определенных границ. Недалеко было еще то время, когда телеги мусорщиков, с
высоты которых Сент-Фуа братался с маркизом де Креки, выгружались
просто-напросто в сточные канавы. Очистку труб возлагали на ливни, которые
скорее засоряли их, чем промывали. Рим еще окружал свою клоаку известной поэтичностью
и называл ее Гемониями; Париж поносил свою и обзывал ее Вонючей дырой. Она
внушала ужас и науке и суеверию. Гигиена относилась к Вонючей дыре с таким же
отвращением, как и народные предания. Призрак Черного Монаха впервые появился
под сводами зловонного стока Муфтар; трупы мармузетов сбрасывали в сточную яму
Бочарной улицы; эпидемию злокачественной лихорадки 1685 года Фагон приписывал
водостоку Маре, широкая воронка которого продолжала зиять вплоть до 1833 года
на улице Сен-Луи, почти напротив вывески «Галантного вестника». Про отдушину
водостока на Камнедробильной улице ходила слава, что оттуда распространялась
чумная зараза, загороженная железной решеткой с острыми концами, торчащими как
ряд клыков, она словно разевала на этой роковой улице пасть дракона,
изрыгающего на людей адский смрад. Народная фантазия связывала мрачную
парижскую клоаку со зловещими видениями преисподней. У клоаки нет дна. Клоака –
бездонный адский колодец. Полиции в голову не приходило обследовать эти
пораженные проказой недра. Кто осмелился бы измерить неведомое, исследовать
глубины мрака, отправиться на разведку в бездну? Это внушало ужас. Тем не менее
нашелся человек, который вызвался это сделать. У клоаки появился свой Христофор
Колумб.
Как-то раз в 1805 году, во время одного из редких наездов
императора в Париж, министр внутренних дел, не то Декле, но то Крете, явился на
утренний прием повелителя. На площади Карусели слышалось бряцанье волочащихся
по земле сабель легендарных солдат великой Республики и великой Империи; у
дверей Наполеона толпились герои Рейна, Эско, Адидже и Нила; доблестные
соратники Жубера, Десе, Марсо, Гоша, Клебера; воздухоплаватели Флерюса,
гренадеры Майнца, понтонеры Генуи, гусары, на которых смотрели пирамиды,
артиллеристы, осыпанные осколками ядер Жюно, кирасиры, взявшие приступом флот,
стоявший на якоре в заливе Зюдерзее. Одни из них сопровождали Наполеона на
Лодийский мост; другие следовали за Мюратом в траншеи Мантуи; третьи обгоняли
Ланна по дороге на Монтебелло. Вся армия того времени, представленная здесь
отрядом, там взводом собралась во дворе Тюильри, охраняя покой императора: это
происходило в ту блистательную эпоху великой армии, когда позади было Маренго,
а впереди – Аустерлиц.
– Государь! – сказал Наполеону министр внутренних
дел. – Вчера я видел самого бесстрашного человека во владениях вашего
величества.
– Кто же это? – резко спросил император. – И
что он сделал?
– Он кое-что задумал, государь.
– Что именно?
– Осмотреть водостоки Парижа.
|
