Книга четырнадцатая
Величие отчаяния
Глава первая.
Знамя. Действие первое
Пока никто еще не появлялся. На Сен-Мерри пробило десять.
Анжольрас и Комбефер сели с карабинами в руках у прохода, оставленного в
большой баррикаде. Они сидели молча и прислушивались, стараясь уловить хотя бы
глухой, отдаленный шум шагов.
Внезапно в этой жуткой тишине раздался звонкий, молодой,
веселый голос, казалось, доносившийся с улицы Сен-Дени, и отчетливо, на мотив
старой народной песенки «При свете луны», зазвучали стишки, кончавшиеся
возгласом, подобным крику петуха:
Друг Бюго, не спишь ли?
Я от слез опух
Ты жандармов вышли
Поддержать мой дух.
В голубой шинели,
Кивер на боку
Пули засвистели!
Ку-кукурику!
Они сжали друг другу руки.
– Это Гаврош, – сказал Анжольрас.
– Он нас предупреждает, – добавил Комбефер.
Стремительный бег нарушил тишину пустынной улицы, какое-то
существо, более проворное, чем клоун, перелезло через омнибус, и запыхавшийся
Гаврош спрыгнул внутрь баррикады, воскликнув:
– Где мое ружье? Они идут! Электрический ток пробежал
по всей баррикаде, послышался шорох – это руки нащупывали ружья.
– Хочешь взять мой карабин? – спросил мальчика
Анжольрас.
– Я хочу большое ружье, – ответил Гаврош и взял
ружье Жавера.
Двое часовых оставили свои посты и вернулись на баррикаду
почти одновременно с Гаврошем. Один – стоявший на посту в конце улицы, другой –
дозорный с Малой Бродяжной. Дозорный из переулка Проповедников остался на своем
месте, – очевидно, со стороны мостов и рынков никто не появлялся.
Пролет улицы Шанврери, где при отблесках света, падавшего на
знамя, лишь кое-где с трудом можно было различить булыжник мостовой, казался
повстанцам какими-то огромными черными воротами, смутно зиявшими в тумане.
Каждый занял свой боевой пост.
Сорок три повстанца, среди них Анжольрас, Комбефер,
Курфейрак, Боссюэ, Жоли, Баорель и Гаврош, стояли на коленях внутри большой
баррикады, держа головы на уровне ее гребня, с ружьями и карабинами,
наведенными на мостовую словно из бойниц, настороженные, безмолвные, готовые
открыть огонь. Шесть повстанцев под командой Фейи, с ружьями на прицел, стояли
в окнах обоих этажей «Коринфа».
Прошло еще несколько мгновений, затем гул размеренных,
грузных шагов ясно послышался со стороны Сен-Ле. Этот гул, сначала слабый,
затем более отчетливый, затем тяжелый и звучный, медленно приближался, нарастая
безостановочно, беспрерывно, с каким-то грозным спокойствием. Ничего, кроме
этого шума, не было слышно. То было и молчание и гул движущейся статуи
Командора, но этот каменный шаг заключал в себе что-то огромное и
множественное, вызывающее представление о толпе и в то же время о призраке.
Можно было подумать, что это шаг страшной статуи, чье имя Легион. Шаги
приближались; они приблизились еще и остановились. Казалось, с конца улицы
доносится дыхание большого скопища людей. Однако там ничего нельзя было
рассмотреть, только в самой глубине этой густой тьмы мерцало множество
металлических нитей, тонких, как иглы, и почти незаметных, мелькавших наподобие
тех фосфорических, не поддающихся описанию сетчатых сплетений, которые
возникают в дремоте, под сомкнутыми веками, в первом тумане сна. То были стволы
и штыки ружей, неясно освещенные далеким отблеском факела.
Опять наступило молчание, точно обе стороны чего-то
выжидали. Внезапно из глубины мрака чей-то голос, особенно зловещий потому, что
никого не было видно, – казалось, заговорила сама тьма, – крикнул:
– Кто идет?
В то же время послышалось звяканье опускаемых ружей.
– Французская революция! – взволнованно и гордо
ответил Анжольрас.
– Огонь! – скомандовал голос.
Вспышка молнии озарила багровым светом все фасады домов, как
если бы вдруг растворилась и сразу захлопнулась дверца пылавшей печи.
Ужасающий грохот пронесся над баррикадой. Красное знамя
упало. Залп был такой неистовый и такой плотный, что срезал древко, то есть
верхушку поставленного стоймя дышла омнибуса. Пули, отскочившие от карнизов
домов, попали внутрь баррикады и ранили нескольких человек. Этот первый залп
произвел жуткое впечатление. Атака оказалась жестокой и заставила задуматься
самых бесстрашных. Было ясно, что повстанцы имеют дело по меньшей мере с целым
полком.
– Товарищи! – крикнул Курфейрак. – Не будем
зря тратить порох. Подождем, пока они не продвинутся.
– И, прежде всего, поднимем снова знамя! – добавил
Анжольрас.
Он подобрал знамя, упавшее прямо к его ногам. За баррикадой
слышался стук шомполов; отряд перезаряжал ружья.
– У кого из вас хватит отваги? – продолжал
Анжольрас. – Кто водрузит знамя над баррикадой?
Никто не ответил. Взойти на баррикаду, когда вся она, без
сомнения, опять взята на прицел, – попросту значило умереть. Самому
мужественному человеку трудно решиться вынести себе смертный приговор. Даже
Анжольрас содрогнулся. Он повторил!
– Никто не возьмется?
|
