Глава седьмая.
Порою терпят крушение там, где надеются пристать к берегу
И он снова пустился в путь.
Но, если в трясине он не лишился жизни, то, казалось,
лишился там всех своих сил. Напряжение последних минут доконало его. Усталость
дошла до такого предела, что через каждые три-четыре шага он принужден был
делать передышку и прислоняться к стене. Однажды, когда ему пришлось присесть
на выступ у стены, чтобы переложить Мариуса поудобнее, он почувствовал, что не
может подняться. Но если телесные его силы иссякли, то воля не была сломлена. И
он встал.
Он пошел вперед с отчаянием, почти бегом, сделал так шагов
сто, не поднимая головы, не переводя духа, и вдруг стукнулся о стену. Он достиг
угла, где водосток сворачивает в сторону, и так как он шел с низко опущенной
головой, то на повороте наткнулся на стену. Он поднял глаза и вдруг, в конце
подземелья, где-то впереди, далеко-далеко – увидел свет. На этот раз свет не
казался угрожающим, это был приветливый белый свет. Дневной свет.
Жан Вальжан видел впереди дверь на волю.
Если бы среди адского пекла душа грешника увидела вдруг
выход из геенны огненной, она испытала бы то же, что испытал Жан Вальжан. В
безумном порыве, на своих искалеченных, обгорелых крыльях она устремилась бы к
лучезарным вратам. Жан Вальжан уже не чувствовал усталости, не ощущал тяжести
Мариуса, стальные мышцы его снова напряглись. Он уже не шел, а бежал. И все
яснее и яснее впереди обозначался просвет. Это была полукруглая арка,
расположенная ниже постепенно опускавшегося свода и более узкая, чем галерея,
суживавшаяся по мере того, как понижался свод. Конец туннеля напоминал собою
внутренность воронки, с узким, неудобным выходом, вроде калитки смирительного
дома, подходящей для тюрьмы, но никак не для клоаки; впоследствии эта
несообразность была исправлена.
Жан Вальжан подошел к отверстию.
Здесь он остановился.
Это действительно был выход, но выйти было невозможно.
Арка была забрана толстой решеткой, а на решетке, которая,
по всей видимости, редко поворачивалась на проржавленных петлях и плотно
прилегала к каменному наличнику, висел массивный замок, красный от ржавчины и
похожий на громадный кирпич. Была видна замочная скважина и тяжелый замочный
язык, глубоко задвинутый в железную скобу. Замок, по-видимому, был заперт на
два поворота и казался крепким тюремным замком, на какие не скупился в те времена
старый Париж.
По ту сторону решетки – свежий воздух, река, дневной свет,
береговая коса, узкая, но не настолько, чтобы нельзя было пройти по ней,
отдаленные набережные Парижа – этой бездны, где так легко скрыться, широкий
горизонт, свобода. Направо, вниз по реке, виднелся Иенский мост, налево, вверх
по течению, – мост Инвалидов – самое подходящее место, чтобы дождаться
темноты и незаметно ускользнуть. Это был один из самых безлюдных уголков
Парижа, набережная против Большого Камня. Сквозь железные прутья решетки
влетали и вылетали мухи.
Было, вероятно, около половины девятого вечера. Начинало
смеркаться.
Жан Вальжан положил Мариуса у стены, на сухую часть
каменного пола, и, подойдя к решетке, судорожно впился в прутья обеими руками; толчок
был бешеный, результата никакого. Решетка не дрогнула. Жан Вальжан рванул
каждый прут по очереди, надеясь, что удастся выломать наименее прочный и,
орудуя им как рычагом, приподнять дверь или сбить замок. Ни один прут не
подался. Даже у тигра зубы в деснах не сидят так прочно. Ни рычага, ничего
тяжелого под рукой. Препятствие было непреодолимо. Отворить дверь невозможно.
Неужели их ждал тут конец? Что делать? Как быть? Вернуться
назад, начать сызнова страшное путешествие, уже раз им проделанное, он был не в
силах. К тому же, как снова перебраться через топь, откуда они выбрались чудом?
Да и помимо топи, разве не было там полицейского патруля, от которого, конечно,
не удалось бы скрыться во второй раз? Куда же идти? Какое направление избрать?
Спускаться по уклону вовсе не значило дойти до цели. Даже если найдется другой
выход, он тоже окажется замурованным или загороженным решеткой. Очевидно, все выходы
запирались таким образом. Решетка, через которую они проникли, лишь случайно
оказалась неисправной, остальные колодцы клоаки были надежно закрыты. Они
спаслись лишь для того, чтобы попасть в темницу.
Это был конец. Все, что совершил Жан Вальжан, оказалось
бесполезным. Силы иссякли, надежды рухнули.
Оба запутались в необъятной темной паутине смерти, и Жан Вальжан
чувствовал, как, раскачивая черные нити, ползет к ним во мраке чудовищный паук.
Он повернулся спиной к решетке и опустился, вернее, рухнул,
на каменные плиты, возле все еще неподвижного Мариуса; голова его склонилась к
коленям. Выхода нет! Это была последняя капля в чаше отчаяния.
О чем думал Жан Вальжан в смертельной тоске? Не о себе и не
о Мариусе. Он думал о Козетте.
|
