Глава девятая.
Человек, знающий толк в таких делах, принимает Мариуса за мертвеца
Жан Вальжан опустил Мариуса на берег.
Они были на воле!
Миазмы, темнота, ужас остались позади. Он свободно дышал
здоровым, чистым, целебным воздухом, который хлынул на него живительным
потоком. Кругом стояла тишина, отрадная тишина ясного безоблачного вечера.
Сгущались сумерки, надвигалась ночь, великая избавительница, верная подруга
всем, кому нужен покров мрака, чтобы отогнать мучительную тревогу. С неба
нисходило бесконечное успокоение. Легкий плеск реки у ног напоминал звук
поцелуя. С высоких вязов Елисейских полей доносились диалоги птичьих семейств,
перекликавшихся перед сном. Кое-где на светло-голубом небосклоне выступили
звезды; бледные, словно в грезах, они мерцали в беспредельной глубине едва
заметными искорками. Вечер изливал на Жана Вальжана все очарование
бесконечности.
Стоял тот неуловимый и дивный час, который нельзя назвать ни
днем, ни ночью. Было уже достаточно темно, чтобы потеряться на расстоянии, и
еще достаточно светло, чтобы узнать друг друга вблизи.
Жан Вальжан на несколько секунд поддался неотразимому
обаянию этого ласкового и торжественного покоя; бывают минуты забытья, когда
страдания и тревоги перестают терзать несчастного; мысль затуманивается,
благодатный мир, словно ночь, обволакивает мечтателя, и душа в лучистых
сумерках, подобно небу, тоже озаряется звездами. Жан Вальжан невольно отдался
созерцанию этой необъятной светящейся мглы над головой, задумавшись, он
погрузился в торжественную тишину вечного неба, словно в очистительную купель
самозабвения и молитвы. Потом, спохватившись, словно вспомнив о долге, он
нагнулся над Мариусом и, зачерпнув в ладонь воды, брызнул ему несколько капель
в лицо. Веки Мариуса не разомкнулись, но полуоткрытый рот еще дышал.
Жан Вальжан собирался зачерпнуть еще воды, но вдруг
почувствовал какое-то неясное беспокойство, – так бывает, когда кто-то не
замеченный вами стоит у вас за спиной.
Нам уже приходилось прежде описывать это ощущение, знакомое
всякому человеку.
Он обернулся.
Как и в прошлый раз, кто-то действительно был за его спиной.
Человек высокого роста, в длинном сюртуке, скрестив руки и
зажав в правом кулаке дубинку со свинцовым набалдашником, стоял в нескольких
шагах позади Жана Вальжана, склонившегося над Мариусом.
Сгустившийся сумрак придавал ему облик привидения. Человека
суеверного испугала бы темнота, человека разумного – дубинка.
Жан Вальжан узнал Жавера.
Читатель, разумеется, уже догадался, что преследователем
Тенардье был не кто иной, как Жавер. Неожиданно выйдя целым и невредимым с
баррикады, Жавер тут же отправился в полицейскую префектуру, во время короткой
аудиенции доложил обо всем префекту и тотчас вернулся к исполнению своих
обязанностей, в которые входило, как мы помним из найденного при нем листка,
особое наблюдение за правым берегом Сены, вдоль Елисейских полей, привлекавшим
с некоторых пор внимание полиции. Там он заметил Тенардье и пошел за ним
следом. Остальное мы уже знаем.
Нам понятно также, что решетка, столь предупредительно
отворенная перед Жаном Вальжаном, была хитрой уловкой со стороны Тенардье.
Тенардье чуял, что Жавер все еще здесь; человек, которого преследуют, наделен
безошибочным нюхом; необходимо было бросить кость этой ищейке. Убийца! Какая
находка! Это был жертвенный дар, на который всякий польстится. Выпуская на волю
Жана Вальжана вместо себя, Тенардье науськивал полицейского на новую добычу,
сбивал его со следа, отвлекая внимание на более крупного зверя, вознаграждал
Жавера за долгое ожидание, что всегда лестно для шпиона, а сам, заработав
вдобавок тридцать франков, твердо рассчитывал ускользнуть при помощи этого
маневра.
Жан Вальжан попал из огня да в полымя. Перенести две такие
встречи одну за другой, попасть от Тенардье к Жаверу – было тяжким ударом.
Жавер не узнал Жана Вальжана, который, как мы говорили, стал
на себя непохож. Не меняя позы и лишь крепче сжав неуловимым движением дубинку
в руке, он спросил отрывисто и спокойно:
– Кто вы такой?
– Я.
– Кто этo вы?
– Жан Вальжан.
Жавер взял дубинку в зубы, наклонился, слегка присев,
положил свои могучие руки на плечи Жану Вальжану, сдавив их, словно тисками,
вгляделся и узнал его. Их лица почти соприкасались. Взгляд Жавера был страшен.
Жан Вальжан словно не почувствовал хватки Жавера; так лев не
обратил бы внимания на когти рыси.
– Инспектор Жавер! – сказал он. – Я в вашей
власти. К тому же с нынешнего утра я считаю себя вашим пленником. Я не для того
дал вам свой адрес, чтобы скрываться от вас. Берите меня. Прошу вас об одном…
Жавер, казалось, не слышал его слов. Он впился в Жана
Вальжана своим пронзительным взглядом. Стиснутые челюсти и поджатые губы
служили признаком свирепого раздумья. Наконец, он отпустил Жана Вальжана,
выпрямился во весь рост, снова взял в руки дубинку и, точно в забытьи, скорее
пробормотал, чем проговорил:
– Что вы здесь делаете? И кто этот человек?
Он продолжал обращаться на «вы» к Жану Вальжану.
Жан Вальжан ответил, и звук его голоса как будто пробудил
Жавера:
– О нем-то я как раз и хотел говорить с вами.
Поступайте со мною, как вам угодно, но помогите мне сначала доставить его
домой. Только об этом я и прошу.
Лицо Жавера скривилось, как бывало всякий раз, когда он
боялся, что его сочтут способным на уступку. Однако он не отказал.
Он опять нагнулся, вытащил из кармана платок и, намочив его
в воде, вытер окровавленный лоб Мариуса.
– Этот человек был на баррикаде, – сказал он
вполголоса, как бы про себя. – Это тот, кого называли Мариусом.
Первоклассный шпион все подсмотрел, все подслушал, все
расслышал и все запомнил, ожидая смерти, он выслеживал даже в агонии и, стоя
одной ногой в могиле, продолжал брать все на заметку. Он схватил руку Мариуса,
нащупывая пульс.
– Он ранен, – сказал Жан Вальжан.
– Он умер, – сказал Жавер.
Жан Вальжан возразил:
– Нет. Пока еще жив.
– Значит, вы принесли его сюда с баррикады? –
спросил Жавер.
Видно, он был сильно озабочен, раз не стал допрашивать о
подозрительном бегстве через подземелье клоаки и даже не заметил, что Жан
Вальжан обошел молчанием его вопрос.
Да и Жана Вальжана занимала, казалось, одна-единственная
мысль. Он снова заговорил:
– Он живет в Маре, на улице Сестер страстей господних,
у своего деда… Я забыл его имя.
Жан Вальжан пошарил в карманах Мариуса, вынул его записною
книжку, раскрыл исписанную карандашом страницу и протянул Жаверу.
В вечернем небе брезжило еще достаточно света, и можно было
читать. К тому же глаза Жавера фосфоресцировали, как глаза хищных ночных птиц.
Он разобрал написанные Мариусом строчки и проворчал сквозь зубы:
– Жильнорман, улица Сестер страстей господних, номер
шесть.
Потом крикнул:
– Извозчик!
Читатель помнит о фиакре, стоявшем в ожидании на всякий случай.
Записную книжку Мариуса Жавер оставил у себя.
Минуту спустя карета съехала на берег по спуску к водопою,
Мариуса перенесли на заднее сиденье, а Жавер уселся рядом с Жаном Вальжаном на
передней скамейке.
Дверца захлопнулась, и фиакр быстро покатил вдоль набережной
по направлению к Бастилии.
Свернув с набережной, они поехали по улицам. Извозчик,
возвышаясь на козлах черным силуэтом, подхлестывал тощих лошадей. В карете
царило ледяное молчание. В углу экипажа неподвижное тело Мариуса с поникшей
головой, с безжизненно висевшими руками и вытянутыми ногами как будто ждало,
чтобы его положили в гроб; Жан Вальжан казался сотканным из мрака, а Жавер –
изваянным из камня. В этой темной карете, которая, словно неверной вспышкой
молнии, по временам озарялась внутри мертвенным, синеватым светом уличного
фонаря, случай зловеще свел и сопоставил три воплощения трагической
неподвижности – труп, призрак, статую.
|
