47. Сказка про
можжевельник
Было это давным-давно, лет тому, пожалуй, две тысячи назад.
Жил-был на свете богач; была у него красивая, добрая жена, и они крепко любили
друг друга, но детей у них не было, а им очень хотелось их иметь; и долго
молилась жена день и ночь, но детей у них всё не было и не было.
А находился перед их домом двор, и рос в том дворе
можжевельник. Однажды зимой стояла женщина под тем деревом и чистила яблоко, и
когда она чистила яблоко, порезала себе палец, и капнула кровь на снег.
– Ах, – сказала женщина, глубоко вздохнув; и когда
увидела кровь, стало ей так печально. – Ох, если бы родился у меня
ребёнок, румяный, как кровь, и белый, как снег!
Только она это вымолвила, и стало ей так весело, радостно на
душе: показалось ей, что из этого что-нибудь должно выйти. Пошла она домой; и
вот прошёл с той поры месяц – и растаял снег; прошло два месяца – и всё
зазеленело; а прошло три месяца – и появились на земле цветы; прошло четыре
месяца – вошли деревья в сок, выросли, переплелись между собой зелёные ветки и
запели на них птички; и звенел весь лес, и опадали с деревьев цветы; а прошёл
пятый месяц – и стояла однажды женщина под можжевельником, и шёл от дерева
такой приятный запах, что сердце у ней забилось от радости. Она упала на колени
и не могла успокоиться. А когда прошёл шестой месяц, сделались плоды большие и
сочные, и она стала спокойней; а на седьмом месяце дотронулась она до можжевёловых
ягод, и ей стало завидно, и она пригорюнилась и заболела; прошёл восьмой месяц,
позвала она своего мужа, заплакала и сказала:
– Если я умру, похорони меня под этим можжевельником.
Потом она стала спокойней и была радостной, пока не прошёл
девятый месяц; и вот родила она ребёнка, и был он белый, как снег, и румяный,
как кровь; увидала она его и так обрадовалась, что от радости померла.
Похоронил её муж под можжевельником и сильно-сильно
заплакал. Но прошло время, и мало-помалу он успокоился, и хотя иной раз,
бывало, и всплакнёт, но всё-таки сдерживался; а прошло ещё некоторое время, и
он взял себе в дом другую жену.
Родилась от второй жены у него дочка, а ребёнок от первой
жены был мальчик, румяный, как кровь, и белый, как снег. Посмотрит, бывало, жена
на свою дочку – и видно, что так уж она её любит; а взглянет на маленького
мальчика – и точно кто по сердцу её полоснёт; казалось ей, будто стоит он ей
поперёк дороги, и она всегда думала, как бы это сделать так, чтоб всё добро
досталось её дочке.
И внушил злой дух мачехе, чтобы возненавидела она маленького
мальчика; стала она его толкать, била его по чём ни попало и щипала. И бедный
ребёнок находился всегда в страхе; когда он приходил из школы, то не было у
него ни одного часу спокойного.
Вот вышла раз мачеха из кладовой, а подошла к ней в это
время маленькая дочка и говорит:
– Мама, дай мне яблочко.
– Ладно, дитятко, – сказала женщина и достала ей
из сундука красивое яблоко. А была на том сундуке большая, тяжёлая крышка с
большим острым железным замком.
– Мама, – говорит маленькая дочка, – а для
братца разве нельзя взять яблоко?
Разозлилась тогда женщина и сказала:
– Можно, когда он из школы вернётся.
Вот увидела женщина из окошка, что мальчик домой
возвращается, – и точно злой дух вселился в неё. Она отобрала у дочки
яблоко и сказала:
– Яблоко достанется не тебе, а брату.
Бросила она яблоко в сундук и заперла его; а как раз в это
время вошёл маленький мальчик; и внушил мачехе злой дух ласково к нему
обратиться:
– Сыночек, может ты яблочко хочешь? – и косо на
него посмотрела.
– Мама, – сказал маленький мальчик, – о-о,
какое у тебя страшное лицо! Да, дай мне яблочко.
И пришло мачехе в голову, что надо ему сказать так:
– Пойдём со мной, – и она подняла крышку
сундука, – выбери себе отсюда одно яблочко.
Но только маленький мальчик нагнулся к сундуку, как злой дух
подтолкнул мачеху: бац! – и захлопнула она крышку, и отлетела голова и
упала между красными яблоками. Испугалась мачеха и подумала: «Что же мне теперь
делать?» Она поднялась в свою комнату, подошла к шкафу, достала из нижнего
ящика свой белый платок, потом приставила голову мальчика к шее и так обвязала
её платком, что ничего не было видно; посадила затем мальчика у двери на стуле
и сунула ему в руку яблоко.
Вскоре пришла Марленикен к своей матери на кухню, та стояла
у печки, и была перед ней на плите кастрюля с горячей водой, и она всё время её
помешивала.
– Матушка, – сказала Марленикен, – а братец
сидит у двери, и такой он бледный-бледный, и яблочко у него в руке. Я попросила
его дать мне яблочко, а он мне ничего не ответил, и стало мне так страшно.
– А ты ступай туда опять, – сказала мать, –
если он тебе не ответит, ты ударь его по уху.
Пошла Марленикен и говорит:
– Братец, дай мне яблочко.
А он молчит, ничего не говорит. И ударила она его по уху, и покатилась
голова наземь. Испугалась девочка, стала плакать и кричать; побежала к матери и
говорит:
– Ох, матушка, я отбила брату голову! – и она
плакала, плакала, и никак нельзя было её утешить.
– Марленикен, – сказала мать, – что ж ты
наделала?! Но смотри, молчи, чтоб никто не узнал об этом, теперь ничего уже не
поделаешь, мы его в супе сварим.
Взяла мать маленького мальчика, порубила его на куски,
положила их в кастрюлю и сварила в супе. А Марленикен тут же рядом стояла и
плакала, плакала, и все её слёзы падали в кастрюлю, так что и соли не надо было
класть.
Пришёл домой отец, сел за стол и говорит:
– А где сын?
И принесла тогда мать большую-пребольшую кастрюлю с чёрной
похлёбкой, а Марленикен всё плачет, никак не может от слёз удержаться. А отец
опять спрашивает:
– Где же мой сын?
– Ах, да он ушёл, – отвечает мать, – к
матушке нашего двоюродного дедушки; ему захотелось там немного погостить.
– И чего это ему там понадобилось? Даже со мной не
попрощался!
– О, ему так хотелось туда пойти, и он отпросился у меня
на шесть недель; ведь там ему будет хорошо.
– Эх, – сказал муж, – а мне чего-то так
грустно; нехорошо, что он ушёл, со мной даже не попрощавшись.
Принялся он за еду и говорит:
– Марленикен, о чём ты плачешь? Братец ведь скоро
вернётся.
– Ах, жена, – говорит он, – какая у тебя
вкусная похлёбка! Положи-ка мне ещё. – И чем больше он ел, тем больше
хотелось ему есть.
Вот он и говорит:
– Наложи-ка мне побольше, зачем оставлять, пусть она
вся мне достанется.
И он ел и ел, а кости под стол бросал, пока всё не поел. А
Марленикен подошла к своему комоду, достала из нижнего ящика свой самый лучший
шёлковый платок, собрала под столом все косточки, сложила и завязала их в
шёлковый платок, вынесла их из дому и залилась горькими слезами. Положила она
косточки под можжевельником на зелёную траву; и только она их там положила, как
стало ей вдруг так легко, и она перестала плакать.
И начал можжевельник покачиваться, стали ветки на нём то
раздвигаться, то опять сходиться, будто кто радовался и размахивал рукой. И
спустилось в это время с дерева облако, и в облаке будто пламя вспыхнуло.
Вылетела из пламени красивая птица и так прекрасно запела, взлетела
высоко-высоко на воздух, а когда она улетела, стал можжевельник такой же, как
был прежде, а платок с костями исчез.
Стало Марленикен так легко и приятно, будто брат её жив.
Пошла она, радостная и весёлая, домой, села за стол и начала есть. А птица
улетела и села на крышу дома к одному золотых дел мастеру и запела:
Меня мачеха убила,
А отец меня поел,
А Марленикен-сестрица
Мои косточки собрала,
В шёлковый платок связала
Да под деревом сложила.
Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!
Я красивее всех птиц!
А золотых дел мастер сидел в это время в своей мастерской и
делал золотую цепь; услыхал он птицу, что сидела у него на крыше и пела, и
показалось это ему таким прекрасным. Он встал, но у порога потерял туфлю. Вышел
он так на улицу, в одной туфле и в одном чулке; был на нём рабочий передник, и
держал он в руке золотую цепь, а в другой щипцы. А солнце на улице светило так
ярко. Подошёл он поближе, остановился и стал разглядывать птицу.
– Птица, – сказал он, – как ты хорошо поёшь!
Спой мне ещё раз свою песенку.
– Нет, – говорит птица, – дважды петь я не
стану. Дай мне золотую цепь, тогда я спою тебе ещё.
– Что ж, – сказал золотых дел мастер, –
возьми себе золотую цепь и спой мне ещё раз.
Подлетела птица, схватила правой ногой золотую цепь, уселась
перед золотых дел мастером и запела:
Меня мачеха убила,
А отец меня поел,
А Марленикен-сестрица
Мои косточки собрала,
В шёлковый платок связала
Да под деревом сложила.
Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!
Я красивее всех птиц!
Полетела потом птица к одному сапожнику, уселась к нему на
крышу и запела:
Меня мачеха убила,
А отец меня поел,
А Марленикен-сестрица
Мои косточки собрала,
В шёлковый платок связала,
Да под деревом сложила.
Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!
Я красивее всех птиц!
Услыхал это сапожник, вышел на порог в своей безрукавке,
глянул на крышу, прикрыл от солнца глаза рукой, чтоб не ослепнуть, и говорит:
– Птица, как ты прекрасно поёшь! – И он крикнул
через порог: – Жена, а ну выйди-ка сюда на минутку, тут вот птица, посмотри на
неё, как она прекрасно умеет петь.
Позвал он дочь, детей, подмастерьев, слугу и работницу, и
все вышли на улицу и начали разглядывать птицу, какая она красивая, какие у неё
ярко-красные и зелёные перья, а шея вся будто золотая, глаза у неё как звёзды
сверкают.
– Птица, – сказал сапожник, – спой мне ещё
раз эту песенку.
– Нет, – говорит птица, – дважды петь я не
стану, ты должен мне за это что-нибудь подарить.
– Жена, – говорит сапожник, – ступай к моему
столику, стоит там на верхней полке пара красных башмаков; принеси-ка мне их
сюда.
Пошла жена, принесла башмаки.
– Послушай, птица, – говорит сапожник, – спой
мне ещё разок эту самую песенку.
Подлетела птица, схватила в коготь левой ноги башмаки,
взлетела опять на крышу и запела:
Меня мачеха убила,
А отец меня поел,
А Марленикен-сестрица
Мои косточки собрала,
В шёлковый платок связала
И под деревом сложила.
Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!
Я красивее всех птиц!
Пропела она это и улетела; и держала она в правом когте
золотую цепь, а в левом башмаки, и полетела она с ними на мельницу. А мельница
стучала: тип-топ, тип-топ, тип-топ! И сидело у мельницы двадцать подручных, они
обтёсывали жёрнов и постукивали: гик-гак, гик-гак, гик-гак! И ходила мельница:
тип-топ, тип-топ, тип-топ!
Вот уселась птица на липу, что росла перед мельницей, и
запела:
Меня мачеха убила…
и бросил работу один из подручных,
А отец меня поел…
и бросило работать ещё двое работников, а как услышали они:
А Марленикен-сестрица…
бросило работу ещё четверо.
Мои косточки собрала,
В шёлковый платок связала…
Продолжало теперь обтёсывать жёрнов всего восемь работников,
Да под деревом…
а потом и пять,
…сложила…
и остался тогда работать всего лишь один. Только расслышал
он последние слова:
Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!
Я красивее всех птиц! —
бросил работу и последний работник.
– Птица, – сказал он, – как ты прекрасно
поёшь! Дай и мне эту песню послушать, спой мне ещё разок.
– Нет, – ответила птица, – дважды петь я
даром не буду, дай мне мельничный жёрнов, и я спою тебе ещё раз.
– Ладно, коль споёшь нам всем, – сказал он, –
то ты его получишь.
– Да, – сказали и остальные, – если она споёт
нам ещё раз, то получит жёрнов.
И вот птица слетела вниз. Взялись тогда все двадцать
работников за жёрнов вместе с птицей-свиристелью и стали подымать камень:
гу-ух, гу-ух, гу-ух!
Просунула птица шею в отверстие жёрнова, надела его на себя,
словно воротник, взлетела опять на дерево и запела:
Меня мачеха убила,
А отец меня поел,
А Марленикен-сестрица
Мои косточки собрала,
В шёлковый платок связала
Да под деревом сложила.
Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!
Я красивее всех птиц!
Пропела она это и взмахнула крыльями; и была у ней в правом
когте цепь золотая, в левом – башмаки, а на шее – мельничный жёрнов, и полетела
она далеко-далеко к дому своего отца.
А в комнате за столом сидели в то время отец и мать и
Марленикен. И вот говорит отец:
– Ах, как стало мне теперь легко на душе!
– Нет, – сказала мать, – а мне так страшно,
будто большая гроза надвигается.
А Марленикен сидит и всё плачет да плачет.
Прилетела птица и села на крышу.
– Ах, – говорит отец, – мне так радостно и
весело, и солнце-то вон как ярко светит; кажется, будто я должен скоро увидеть
своего старого друга.
– Нет, – говорит жена, – а мне так страшно,
что зуб на зуб не попадает, будто огонь проходит у меня по жилам. – И она
распустила пошире свой лифчик. А Марленикен сидит в углу и плачет, платком
закрыла глаза, и стал от слёз весь платок мокрый.
А птица села на можжевельник и запела:
Меня мачеха убила…
Услыхала это мать, закрыла глаза и глядеть не хочет, и
слушать не хочет, и точно большой ураган зашумел у неё в ушах, загорелись у неё
глаза, словно молнии в них засверкали.
А отец меня поел…
– Ах, матушка, – сказал муж, – прилетела к
нам такая красивая птица, и как она прекрасно поёт, а солнце-то светит так ярко
и блестит на верхушках крыш!
А Марленикен-сестрица…
И склонила Марленикен голову на колени, перестала плакать, а
отец и говорит:
– Выйду-ка я да разгляжу птицу поближе.
– Ах, не уходи, – говорит жена, – мне
кажется, будто весь дом дрожит и пламенем охвачен.
Но отец вышел во двор, и птица запела:
Мои косточки собрала,
В шёлковый платок связала
Да под деревом сложила.
Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!
Я красивее всех птиц!
И сбросила вдруг птица золотую цепь, и упала она отцу прямо
на шею, и пришлась ему как раз впору. Вошёл он в дом и говорит:
– Посмотри-ка, что за чудесная птица, она подарила мне
такую красивую золотую цепь; а какая сама птица на вид прекрасная!
Стало тут жене совсем уже страшно, начала она ходить по
комнате взад и вперёд, и упал у неё с головы чепец.
А птица запела опять:
Меня мачеха убила…
– Ах, лучше бы мне сквозь землю провалиться, да не
слышать этого.
А отец меня поел…
И повалилась жена наземь.
A Марленикен-сестрица…
– Ах, – говорит Марленикен, – пойду-ка я
посмотрю, не подарит ли и мне птица что-нибудь.
И она вышла из комнаты.
Мои косточки собрала,
В шёлковый платок связала…
И сбросила ей птица башмаки.
Да под деревом сложила.
Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!
Я красивее всех птиц!
И вот стало Марленикен так легко и радостно. Надела она
новые красные башмаки и начала в них плясать и прыгать.
– Ах, – сказала она, – мне было так грустно,
когда я отсюда выходила, а теперь мне так легко. Что за чудесная птица!
Подарила мне красные башмаки.
– Нет, – говорит мать; тут она вскочила, и
поднялись у ней волосы дыбом, будто огненные языки, – а мне вот кажется,
будто настал конец свету. Выйти мне, что ли, из комнаты, – может, мне
полегчает.
И только вышла она за дверь – бух! – сбросила птица ей
на голову мельничный жёрнов, – и всю её разможжило. Услыхали это отец и
Марленикен и вышли из комнаты; и поднялся на том месте пар, пламя и огненные
языки, а когда всё это исчезло, видят они – стоит перед ними на том самом месте
маленький братец. Он взял отца и Марленикен за руку, и были они все трое так
рады и счастливы, вошли в дом, уселись за стол и начали вместе обедать.
|