10. Всякий сброд
Сказал петушок курочке:
– Сейчас самая пора, когда поспевают орехи. Давай-ка
отправимся с тобой на гору и хоть разок да наедимся досыта, пока их не утащила
белка.
– Хорошо, – говорит курочка, – пойдём, давай
вместе с тобой полакомимся.
И пошли они вместе на гору, – а было ещё совсем
светло, – и остались там до самого вечера. Ну, я уже не знаю, то ли
наелись они до отвала, то ли так возгордились, но, коротко говоря, не захотели
домой пешком возвращаться. И вот сделал петушок из ореховой скорлупы возок.
Когда возок был готов, курочка села в него и говорит петушку:
– А ты впрягайся и вези меня.
– Да что ты придумала? – сказал петушок. –
Нет, уж лучше я пешком домой пойду, а впрягаться не стану, такого уговора у нас
не было. Я, пожалуй, согласен сидеть за кучера на козлах, но тащить возок на
себе – это дело никак не пойдёт.
Спорят они между собой, а в это время закрякала на них утка:
– Эй вы, воры, кто это вам дозволил на моей горе по
орешнику лазить? Погодите, плохо вам придётся! – и с разинутым клювом она
стала подступать к петушку.
Но и петушок, не будь ленив, клюнул крепко утку и ударил её
своими шпорами, да так сильно, что стала она просить пощады; и вот в наказанье
пришлось ей впрячься в возок.
Сел петушок вместо кучера на козлы и стал её погонять:
– Но-о, утка, беги поживей!
Проехали они немного и повстречали по пути двух пешеходов:
булавку и иголку. И кричат они: «Стой, стой!», и говорят, что скоро, мол,
стемнеет и станет так темно, что хоть глаз выколи, и тогда уж им не двинуться
дальше; что дорога-де очень грязна, так нельзя ли им будет подсесть на возок;
говорят, что были они у ворот портновской харчевни, да задержались: пиво
распивали.
Видит петушок, что людишки они худые, много места не займут,
вот и позволил им влезть на возок, но взял с них зарок, что они не будут
наступать на ноги ни ему, ни курочке.
Поздно вечером прибыли они в гостиницу, а так как ночью
ехать они не пожелали, да и утка к тому же все ноги себе пообтоптала – еле с
ноги на ногу переваливалась, то заехали они туда на ночлег. Хозяин сначала не
хотел было их пускать: дом-де весь полон гостей и места свободного нету, но
потом подумал, что люди они, мол, незнатные, речи ведут приятные, а яйца ему
были нужны – их снесла по дороге курочка, да и утку можно будет у себя
придержать – она тоже неслась каждый день, – вот и согласился он, наконец,
пустить их на ночлег. Велели они подать себе ужин и зажили припеваючи.
А наутро, чуть свет, когда все ещё спали, разбудил петух
курочку, взял яйцо, надклевал его, и съели они его вдвоём, а скорлупу бросили в
горящую печь. Потом подошли к иголке, – та ещё спала, – взяли её за
ушко и воткнули в подушку хозяйского кресла, а булавку – в полотенце, а сами
взяли и улетели в поле, ни слова никому не сказавши.
Утка, та любила спать на свежем воздухе и осталась потому во
дворе; вдруг слышит – летят они, шумят крыльями, и тоже спохватилась, нашла
какой-то ручеёк и поплыла вниз по течению, – да куда быстрей, чем когда
тащила возок.
А часа через два вылез хозяин из-под своей пуховой перины,
умылся и хотел было вытереть себе лицо полотенцем, но булавка как царапнет его
по лицу, так и оставила красную полосу от уха до уха. Пошёл он тогда на кухню,
хотел было раскурить трубку, подходит к печи, а тут как прыгнут ему в глаза
яичные скорлупки.
– Не везёт мне нынче с утра, – сказал он,
раздосадованный, и сел в дедовское кресло, но как подскочит вверх, как завопит:
– Ой-ой-ой!
Но иголка, та была похитрей, – уколола его не в голову.
Тут он и совсем рассердился, стал подозревать во всём своих гостей, прибывших
вчера так поздно вечером; он пошёл посмотреть, где они, а их уж и след простыл.
И поклялся он тогда больше не пускать к себе в дом всякий
сброд: ест он много, да мало платит, да ещё вместо благодарности всякими
проделками занимается.
|
