 Увеличить |
XI
В половине июля к Левину явился староста сестриной деревни,
находившейся за двадцать верст от Покровского, с отчетом о ходе дел и о покосе.
Главный доход с имения сестры получался за заливные луга. В прежние годы покосы
разбирались мужиками по двадцати рублей за десятину. Когда Левин взял именье в
управление, он, осмотрев покосы, нашел, что они стоят дороже, и назначил цену
за десятину двадцать пять рублей. Мужики не дали этой цены и, как подозревал
Левин, отбили других покупателей. Тогда Левин поехал туда сам и распорядился
убирать луга частию наймом, частию из доли. Свои мужики препятствовали всеми
средствами этому нововведению, но дело пошло, и в первый же год за луга было
выручено почти вдвое. В третьем и в прошлом году продолжалось то же
противодействие мужиков, и уборка шла тем же порядком. В нынешнем году мужики
взяли все покосы из третьей доли, и теперь староста приехал объявить, что
покосы убраны и что он, побоявшись дождя, пригласил конторщика, при нем
разделил и сметал уже одиннадцать господских стогов. По неопределенным ответам
на вопрос о том, сколько было сена на главном лугу, по поспешности старосты,
разделившего сено без спросу, по всему тону мужика Левин понял, что в этом
дележе сена что-то нечисто, и решился съездить сам поверить дело.
Приехав в обед в деревню и оставив лошадь у
приятеля-старика, мужа братниной кормилицы, Левин вошел к старику на пчельник,
желая узнать от него подробности об уборке покоса. Говорливый благообразный
старик Парменыч радостно принял Левина, показал ему все свое хозяйство,
рассказал все подробности о своих пчелах и о роевщине нынешнего года; но на
вопросы Левина о покосе говорил неопределенно и неохотно. Это еще более
утвердило Левина в его предположениях. Он пошел на покос и осмотрел стога. В
стогах не могло быть по пятидесяти возов, и, чтоб уличить мужиков, Левин велел
сейчас же вызвать возившие сено подводы, поднять один стог и перевезти в сарай.
Из стога вышло только тридцать два воза. Несмотря на уверения старосты о
пухлявости сена и о том, как оно улеглось в стогах, и на его божбу о том, что
все было по-божески, Левин настаивал на своем, что сено делили без его приказа
и что он потому не принимает этого сена за пятьдесят возов в стогу. После
долгих споров дело решили тем, чтобы мужикам принять эти одиннадцать стогов,
считая по пятидесяти возов, на свою долю, а на господскую долю выделить вновь.
Переговоры эти и дележ копен продолжались до полдника. Когда последнее сено
было разделено, Левин, поручив остальное наблюдение конторщику, присел на
отмеченной тычинкой ракитника копне, любуясь на кипящий народом луг.
Пред ним, в загибе реки за болотцем, весело треща звонкими
голосами, двигалась пестрая вереница баб, и из растрясенного сена быстро
вытягивались по светло-зеленой отаве серые извилистые валы. Следом за бабами
шли мужики с вилами, и из валов вырастали широкие, высокие, пухлые копны. Слева
по убранному уже лугу гремели телеги, и одна за другою, подаваемые огромными
навилинами, исчезали копны, и на место их навивались нависающие на зады лошадей
тяжелые воза душистого сена.
– За погодку убрать! Сено же будет! – сказал
старик, присевший подле Левина. – Чай, не сено! Ровно утятам зерна
рассыпь, как подбирают! – прибавил он, указывая на навиваемые
копны. – С обеда половину добрую свезли.
– Последнюю, что ль? – крикнул он на малого,
который, стоя на переду тележного ящика и помахивая концами пеньковых вожжей,
ехал мимо.
– Последнюю, батюшка! – прокричал малый,
придерживая лошадь, и, улыбаясь, оглянулся на веселую, тоже улыбавшуюся румяную
бабу, сидевшую в тележном ящике, и погнал дальше.
– Это кто же? Сын? – спросил Левин.
– Мой меньшенький, – с ласковою улыбкой сказал
старик.
– Какой молодец!
– Ничего малый.
– Уж женат?
– Да, третий год пошел в Филипповки.
– Что ж, и дети есть?
– Какие дети! Год целый не понимал ничего, да и
стыдился, – отвечал старик. – Ну, сено! Чай настоящий! –
повторил он, желая переменить разговор.
Левин внимательнее присмотрелся к Ваньке Парменову и его
жене. Они недалеко от него навивали копну. Иван Парменов стоял на возу,
принимая, разравнивая и отаптывая огромные навилины сена, которые сначала
охапками, а потом вилами ловко подавала ему его молодая красавица хозяйка.
Молодая баба работала легко, весело и ловко. Крупное, слежавшееся сено не
бралось сразу на вилы. Она сначала расправляла его, всовывала вилы, потом
упругим и быстрым движением налегала на них всею тяжестью своего тела и тотчас
же, перегибая перетянутую красным кушаком спину, выпрямлялась и, выставляя
полные груди из-под белой занавески, с ловкою ухваткой перехватывала руками
вилы и вскидывала навилину высоко на воз. Иван поспешно, видимо стараясь
избавить ее от всякой минуты лишнего труда, подхватывал, широко раскрывая руки,
подаваемую охапку и расправлял ее на возу. Подав последнее сено граблями, баба
отряхнула засыпавшуюся ей за шею труху и, оправив сбившийся над белым,
незагорелым лбом красный платок, полезла под телегу увязывать воз. Иван учил ее,
как цеплять за лисицу, и чему-то сказанному ею громко расхохотался. В
выражениях обоих лиц была видна сильная, молодая, недавно проснувшаяся любовь.
|
