X
Песцов любил рассуждать до конца и не удовлетворился словами
Сергея Ивановича, тем более, что он почувствовал несправедливость своего
мнения.
– Я никогда не разумел, – сказал он за супом,
обращаясь к Алексею Александровичу, – одну густоту населения, но в
соединении с основами, а не с принципами.
– Мне кажется, – неторопливо и вяло отвечал
Алексей Александрович, – что это одно и то же. По моему мнению,
действовать на другой народ может только тот, который имеет высшее развитие,
который…
– Но в том и вопрос, – перебил своим басом Песцов,
который всегда торопился говорить и, казалось, всегда всю душу полагал на то, о
чем он говорил, – в чем полагать высшее развитие? Англичане, французы,
немцы, – кто стоит на высшей степени развития? Кто будет национализовать
один другого? Мы видим, что Рейн офранцузился, а немцы не ниже стоят! –
кричал он. – Тут есть другой закон!
– Мне кажется, что влияние всегда на стороне истинного
образования, – сказал Алексей Александрович, слегка поднимая брови.
– Но в чем же мы должны полагать признаки истинного
образования? – сказал Песцов.
– Я полагаю, что признаки эти известны, – сказал
Алексей Александрович.
– Вполне ли они известны? – с тонкою улыбкой
вмешался Сергей Иванович. – Теперь признано, что настоящее образование
может быть только чисто классическое[119];
но мы видим ожесточенные споры той и другой стороны, и нельзя отрицать, чтоб и
противный лагерь не имел сильных доводов в свою пользу.
– Вы классик, Сергей Иванович. Прикажете
красного? – сказал Степан Аркадьич.
– Я не высказываю своего мнения о том и другом
образовании, – с улыбкой снисхождения, как к ребенку, сказал Сергей Иванович,
подставляя свой стакан, – я только говорю, что обе стороны имеют сильные
доводы, – продолжал он, обращаясь к Алексею Александровичу. – Я
классик по образованию, но в споре этом я лично не могу найти своего места. Я
не вижу ясных доводов, почему классическим наукам дано преимущество пред
реальными.
– Естественные имеют столь же
педагогически-развивательное влияние, – подхватил Песцов. – Возьмите
одну астрономию, возьмите ботанику, зоологию с ее системой общих законов!
– Я не могу вполне с этим согласиться, – отвечал
Алексей Александрович. – Мне кажется, что нельзя не признать того, что
самый процесс изучения форм языков особенно благотворно действует на духовное
развитие. Кроме того, нельзя отрицать и того, что влияние классических
писателей в высшей степени нравственное, тогда как, к несчастью, с
преподаванием естественных наук соединяются те вредные и ложные учения, которые
составляют язву нашего времени.
Сергей Иванович хотел что-то сказать, но Песцов своим густым
басом перебил его. Он горячо начал доказывать несправедливость этого мнения.
Сергей Иванович спокойно дожидался слова, очевидно с готовым победительным
возражением.
– Но, – сказал Сергей Иванович, тонко улыбаясь и
обращаясь к Каренину, – нельзя не согласиться, что взвесить вполне все
выгоды и невыгоды тех и других наук трудно и что вопрос о том, какие
предпочесть, не был бы решен так скоро и окончательно, если бы на стороне
классического образования не было того преимущества, которое вы сейчас
высказали: нравственного – disons le mot[120] –
антинигилистического влияния.
– Без сомнения.
– Если бы не было этого преимущества
антинигилистического влияния на стороне классических наук, мы бы больше
подумали, взвесили бы доводы обеих сторон, – с тонкою улыбкой говорил
Сергей Иванович, – мы бы дали простор тому и другому направлению. Но
теперь мы знаем, что в этих пилюлях классического образования лежит целебная
сила антинигилизма, и мы смело предлагаем их нашим пациентам… А что, как нет и
целебной силы? – заключил он, высыпая аттическую соль.
При пилюлях Сергея Ивановича все засмеялись, и в особенности
громко и весело Туровцын, дождавшийся, наконец, того смешного, чего он только и
ждал, слушая разговор.
Степан Аркадьич не ошибся, пригласив Песцова. С Песцовым
разговор умный не мог умолкнуть ни на минуту. Только что Сергей Иванович
заключил разговор своей шуткой, Песцов тотчас поднял новый.
– Нельзя согласиться даже с тем, – сказал
он, – чтобы правительство имело эту цель. Правительство, очевидно,
руководствуется общими соображениями, оставаясь индифферентным к влияниям,
которые могут иметь принимаемые меры. Например, вопрос женского образования
должен бы был считаться зловредным, но правительство открывает женские курсы и
университеты.
И разговор тотчас же перескочил на новую тему женского
образования.
Алексей Александрович выразил мысль о том, что образование
женщин обыкновенно смешивается с вопросом о свободе женщин и только поэтому
может считаться вредным.
– Я, напротив, полагаю, что эти два вопроса неразрывно
связаны, – сказал Песцов, – это ложный круг. Женщина лишена прав по
недостатку образования, а недостаток образования происходит от отсутствия прав.
Надо не забывать того, что порабощение женщин так велико и старо, что мы часто
не хотим понимать ту пучину, которая отделяет их от нас, – говорил он.
– Вы сказали – права, – сказал Сергей Иванович,
дождавшись молчания Песцова, – права занимания должностей присяжных,
гласных, председателей управ, права служащего, члена парламента…
– Без сомнения.
– Но если женщины, как редкое исключение, и могут
занимать эти места, то, мне кажется, вы неправильно употребили выражение
«права». Вернее бы было сказать: обязанности. Всякий согласится, что, исполняя
какую-нибудь должность присяжного, гласного, телеграфного чиновника, мы
чувствуем, что исполняем обязанность. И потому вернее выразиться, что женщины
ищут обязанностей, и совершенно законно. И можно только сочувствовать этому их
желанию помочь общему мужскому труду.
– Совершенно справедливо, – подтвердил Алексей
Александрович. – Вопрос, я полагаю, состоит только в том, способны ли они
к этим обязанностям.
– Вероятно, будут очень способны, – вставил Степан
Аркадьич, – когда образование будет распространено между ними. Мы это
видим…
– А пословица? – сказал князь, давно уж
прислушиваясь к разговору и блестя своими маленькими насмешливыми
глазами, – при дочерях можно: волос долог…
– Точно так же думали о неграх до их
освобождения! – сердито сказал Песцов.
– Я нахожу только странным, что женщины ищут новых
обязанностей, – сказал Сергей Иванович, – тогда как мы, к несчастью,
видим, что мужчины обыкновенно избегают их.
– Обязанности сопряжены с правами; власть, деньги,
почести: их-то ищут женщины, – сказал Песцов.
– Все равно, что я бы искал права быть кормилицей и
обижался бы, что женщинам платят, а мне не хотят, – сказал старый князь.
Туровцын разразился громким смехом, и Сергей Иванович
пожалел, что не он сказал это. Даже Алексей Александрович улыбнулся.
– Да, но мужчина не может кормить, – сказал
Песцов, – а женщина…
– Нет, англичанин выкормил на корабле своего
ребенка, – сказал старый князь, позволяя себе эту вольность разговора при
своих дочерях.
– Сколько таких англичан, столько же и женщин будет
чиновников, – сказал уже Сергей Иванович.
– Да, но что же делать девушке, у которой нет
семьи? – вступился Степан Аркадьич, вспоминая о Чибисовой, которую он все
время имел в виду, сочувствуя Песцову и поддерживая его.
– Если хорошенько разобрать историю этой девушки, то вы
найдете, что эта девушка бросила семью, или свою, или сестрину, где бы она
могла иметь женское дело, – неожиданно вступая в разговор, сказала с
раздражительностью Дарья Александровна, вероятно догадываясь, какую девушку
имел в виду Степан Аркадьич.
– Но мы стоим за принцип, за идеал! – звучным
басом возражал Песцов. – Женщина хочет иметь право быть независимою,
образованною. Она стеснена, подавлена сознанием невозможности этого.
– А я стеснен и подавлен тем, что меня не примут в
кормилицы в воспитательный дом, – опять сказал старый князь, к великой
радости Туровцына, со смеху уронившего спаржу толстым концом в соус.
|
