XI
Все принимали участие в общем разговоре, кроме Кити и
Левина. Сначала, когда говорилось о влиянии, которое имеет один народ на
другой, Левину невольно приходило в голову то, что он имел сказать по этому
предмету; но мысли эти, прежде для него очень важные, как бы во сне мелькали в
его голове и не имели для него теперь ни малейшего интереса. Ему даже странно
казалось, зачем они так стараются говорить о том, что никому не нужно. Для Кити
точно так же, казалось, должно бы быть интересно то, что они говорили о правах
и образовании женщин. Сколько раз она думала об этом, вспоминая о своей
заграничной приятельнице Вареньке, о ее тяжелой зависимости, сколько раз думала
про себя, что с ней самой будет, если она не выйдет замуж, и сколько раз
спорила об этом с сестрою! Но теперь это нисколько не интересовало ее. У них
шел свой разговор с Левиным, и не разговор, а какое-то таинственное общение,
которое с каждою минутой все ближе связывало их и производило в обоих чувство
радостного страха пред тем неизвестным, в которое они вступали.
Сначала Левин, на вопрос Кити о том, как он мог видеть ее
прошлого года в карете, рассказал ей, как он шел с покоса по большой дороге и
встретил ее.
– Это было рано-рано утром. Вы, верно, только
проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю:
кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы
мелькнули, и вижу я в окно – вы сидите вот так и обеими руками держите завязки
чепчика и о чем-то ужасно задумались, – говорил он, улыбаясь. – Как
бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
«Не была ли растрепана?» – подумала она; но, увидав
восторженную улыбку, которую вызывали в его воспоминании эти подробности, она
почувствовала, что, напротив, впечатление, произведенное ею, было очень
хорошее. Она покраснела и радостно засмеялась.
– Право, не помню.
– Как хорошо смеется Туровцын! – сказал Левин,
любуясь на его влажные глаза и трясущееся тело.
– Вы давно его знаете? – спросила Кити.
– Кто его не знает!
– И я вижу, что вы думаете, что он дурной человек?
– Не дурной, а ничтожный.
– И неправда! И поскорей не думайте больше так! –
сказала Кити. – Я тоже была о нем очень низкого мнения, но это, это –
премилый и удивительно добрый человек. Сердце у него золотое.
– Как это вы могли узнать его сердце?
– Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его.
Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, – сказала она с
виноватою и вместе доверчивою улыбкой, – у Долли дети все были в
скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, – говорила
она шепотом, – ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей
ходить за детьми. Да, и три недели прожил у них в доме и как нянька ходил за
детьми.
– Я рассказываю Константину Дмитричу про Туровцына в
скарлатине, – сказала она, перегнувшись к сестре.
– Да, удивительно, прелесть! – сказала Долли,
взглядывая на Туровцына, чувствовавшего, что говорили о нем, и кротко улыбаясь
ему. Левин еще раз взглянул на Туровцына и удивился, как он прежде не понимал
всей прелести этого человека.
– Виноват, виноват, и никогда не буду больше дурно
думать о людях! – весело сказал он, искренно высказывая то, что он теперь
чувствовал.
|