 Увеличить |
XI
«Какая удивительная, милая и жалкая женщина», – думал
он, выходя со Степаном Аркадьичем на морозный воздух.
– Ну, что? Я говорил тебе, – сказал ему Степан
Аркадьич, видя, что Левин был совершенно побежден.
– Да, – задумчиво отвечал Левин, –
необыкновенная женщина! Не то что умна, но сердечная удивительно. Ужасно жалко
ее!
– Теперь, Бог даст, скоро все устроится. Ну то-то,
вперед не суди, – сказал Степан Аркадьич, отворяя дверцы кареты. –
Прощай, нам не по дороге.
Не переставая думать об Анне, о всех тех самых простых
разговорах, которые были с нею, и вспоминая при этом все подробности выражения
ее лица, все более и более входя в ее положение и чувствуя к ней жалость, Левин
приехал домой.
Дома Кузьма передал Левину, что Катерина Александровна
здоровы, что недавно только уехали от них сестрицы, и подал два письма. Левин
тут же, в передней, чтобы потом не развлекаться, прочел их. Одно было от
Соколова, приказчика. Соколов писал, что пшеницу нельзя продать, дают только
пять с половиной рублей, а денег больше взять неоткудова. Другое письмо было от
сестры. Она упрекала его за то, что дело ее все еще не было сделано.
«Ну, продадим за пять с полтиной, коли не дают
больше», – тотчас же с необыкновенною легкостью решил Левин первый вопрос,
прежде казавшийся ему столь трудным. «Удивительно, как здесь все время
занято», – подумал он о втором письме. Он чувствовал себя виноватым пред
сестрой за то, что до сих пор не сделал того, о чем она просила его. «Нынче
опять не поехал в суд, но нынче уж точно было некогда». И, решив, что он это
непременно сделает завтра, пошел к жене. Идя к ней, Левин воспоминанием быстро
пробежал весь проведенный день. Все события дня были разговоры: разговоры,
которые он слушал и в которых участвовал. Все разговоры были о таких предметах,
которыми он, если бы был один и в деревне, никогда бы не занялся, а здесь они
были очень интересны. И все разговоры были хорошие; только в двух местах было
не совсем хорошо. Одно то, чтó он сказал про щуку, другое – что было что-то не
то в нежной жалости, которую он испытывал к Анне.
Левин застал жену грустною и скучающею. Обед трех сестер
удался бы очень весело, но потом его ждали, ждали, всем стало скучно, сестры
разъехались, и она осталась одна.
– Ну, а ты что делал? – спросила она, глядя ему в
глаза, что-то особенно подозрительно блестевшие. Но, чтобы не помешать ему все
рассказать, она скрыла свое внимание и с одобрительною улыбкой слушала его
рассказ о том, как он провел вечер.
– Ну, я очень рад был, что встретил Вронского. Мне
очень легко и просто было с ним. Понимаешь, теперь я постараюсь никогда не
видаться с ним, но чтоб эта неловкость была кончена, – сказал он и,
вспомнив, что он, стараясь никогда не видаться , тотчас же поехал к
Анне, он покраснел. – Вот мы говорим, что народ пьет; не знаю, кто больше
пьет, народ или наше сословие; народ хоть в праздник, но…
Но Кити неинтересно было рассуждение о том, как пьет народ.
Она видела, что он покраснел, и желала знать, почему.
– Ну, потом где ж ты был?
– Стива ужасно упрашивал меня поехать к Анне
Аркадьевне.
И, сказав это, Левин покраснел еще больше, и сомнения его о
том, хорошо ли, или дурно он сделал, поехав к Анне, были окончательно разрешены.
Он знал теперь, что этого не надо было делать.
Глаза Кити особенно раскрылись и блеснули при имени Анны,
но, сделав усилие над собой, она скрыла свое волнение и обманула его.
– А! – только сказала она.
– Ты, верно, не будешь сердиться, что я поехал. Стива
просил, и Долли желала этого, – продолжал Левин.
– О нет, – сказала она, но в глазах ее он видел
усилие над собой, не обещавшее ему ничего доброго.
– Она очень милая, очень, очень жалкая, хорошая
женщина, – говорил он, рассказывая про Анну, ее занятия и про то, что она
велела сказать.
– Да, разумеется, она очень жалкая, – сказала
Кити, когда он кончил. – От кого ты письмо получил?
Он сказал ей и, поверив ее спокойному тону, пошел
раздеваться.
Вернувшись, он застал Кити на том же кресле. Когда он подошел
к ней, она взглянула на него и зарыдала.
– Что? что? – спрашивал он, уж зная вперед, что
.
– Ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила
тебя. Я видела по твоим глазам. Да, да! Что ж может выйти из этого? Ты в клубе
пил, пил, играл и потом поехал… к кому? Нет, уедем… Завтра я уеду.
Долго Левин не мог успокоить жену. Наконец он успокоил ее,
только признавшись, что чувство жалости в соединении с вином сбили его и он
поддался хитрому влиянию Анны и что он будет избегать ее. Одно, в чем он
искреннее всего признавался, было то, что, живя так долго в Москве, за одними
разговорами, едой и питьем, он ошалел. Они проговорили до трех часов ночи.
Только в три часа они настолько примирились, что могли заснуть.
|
