Увеличить |
II
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она
писала: «Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но и не могу долее не
видать вас. Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет на
совет и пробудет до десяти». Подумав с минуту о странности того, что она зовет
его прямо к себе, несмотря на требование мужа не принимать его, он решил, что
поедет.
Вронский был в эту зиму произведен в полковники, вышел из
полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут
воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и
связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную
роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа
от страха, и поспешно зажег свечу. «Что такое? Что? Что такое страшное я видел
во сне? Да, да. Мужик-обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенной
бородкой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то
странные слова. Да, больше ничего не было во сне, – сказал он себе. –
Но отчего же это было так ужасно?» Он живо вспомнил опять мужика и те
непонятные французские слова, которые произносил этот мужик, и ужас пробежал
холодом по его спине.
«Что за вздор!» – подумал Вронский и взглянул на часы.
Было уже половина девятого. Он позвонил человека, поспешно
оделся и вышел на крыльцо, совершенно забыв про сон и мучась только тем, что
опоздал. Подъезжая к крыльцу Карениных, он взглянул на часы и увидал, что было
без десяти минут девять. Высокая, узенькая карета, запряженная парой серых,
стояла у подъезда. Он узнал карету Анны. «Она едет ко мне, – подумал
Вронский, – и лучше бы было. Неприятно мне входить в этот дом. Но все
равно; я не могу прятаться», – сказал он себе, и с теми, усвоенными
им с детства, приемами человека, которому нечего стыдиться, Вронский вышел из
саней и подошел к двери. Дверь отворилась, и швейцар с пледом на руке подозвал
карету. Вронский, не привыкший замечать подробности, заметил, однако, теперь
удивленное выражение, с которым швейцар взглянул на него. В самых дверях
Вронский почти столкнулся с Алексеем Александровичем. Рожок газа прямо освещал
бескровное, осунувшееся лицо под черною шляпой и белый галстук, блестевший
из-за бобра пальто. Неподвижные, тусклые глаза Каренина устремились на лицо
Вронского. Вронский поклонился, и Алексей Александрович, пожевав ртом, поднял
руку к шляпе и прошел. Вронский видел, как он, не оглядываясь, сел в карету,
принял в окно плед и бинокль и скрылся. Вронский вошел в переднюю. Брови его
были нахмурены, и глаза блестели злым и гордым блеском.
«Вот положение! – думал он. – Если б он боролся,
отстаивал свою честь, я бы мог действовать, выразить свои чувства; но эта
слабость или подлость… Он ставит меня в положение обманщика, тогда как я не
хотел и не хочу этим быть».
Со времени своего объяснения с Анной в саду Вреде мысли
Вронского много изменились. Он невольно, покоряясь слабости Анны, которая
отдавалась ему вся и ожидала только от него решения ее судьбы, вперед покоряясь
всему, давно перестал думать, чтобы связь эта могла кончиться, как он думал
тогда. Честолюбивые планы его опять отступили на задний план, и он, чувствуя,
что вышел из того круга деятельности, в котором все было определено, отдавался
весь своему чувству, и чувство это все сильнее и сильнее привязывало его к ней.
Еще в передней он услыхал ее удаляющиеся шаги. Он понял, что
она ждала его, прислушивалась и теперь вернулась в гостиную.
– Нет! – вскрикнула она, увидав его, и при первом
звуке ее голоса слезы вступили ей в глаза, – нет, если это так будет
продолжаться, то это случится еще гораздо, гораздо прежде!
– Что, мой друг?
– Что? Я жду, мучаюсь, час, два… Нет, я не буду!.. Я не
могу ссориться с тобой. Верно, ты не мог. Нет, не буду!
Она положила обе руки на его плечи и долго смотрела на него
глубоким, восторженным и вместе испытующим взглядом. Она изучала его лицо за то
время, которое она не видала его. Она, как и при всяком свидании, сводила в
одно свое воображаемое представление о нем (несравненно лучшее, невозможное в
действительности) с ним, каким он был.
|