VII
Левин приехал в клуб в самое время. Вместе с ним подъезжали
гости и члены. Левин не был в клубе очень давно, с тех пор как он еще по выходе
из университета жил в Москве и ездил в свет. Он помнил клуб, внешние
подробности его устройства, но совсем забыл то впечатление, которое он в
прежнее время испытывал в клубе. Но только что въехав на широкий полукруглый
двор и слезши с извозчика, он вступил на крыльцо и навстречу ему швейцар в
перевязи беззвучно отворил дверь и поклонился; только что он увидал в
швейцарской калоши и шубы членов, сообразивших, что менее труда снимать калоши
внизу, чем вносить их наверх; только что он услыхал таинственный,
предшествующий ему звонок и увидал, входя по отлогой ковровой лестнице, статую
на площадке и в верхних дверях третьего, состарившегося знакомого швейцара в
клубной ливрее, неторопливо и не медля отворявшего дверь и оглядывавшего
гостя, – Левина охватило давнишнее впечатление клуба, впечатление отдыха,
довольства и приличия.
– Пожалуйте шляпу, – сказал швейцар Левину,
забывшему правило клуба оставлять шляпы в швейцарской. – Давно не бывали.
Князь вчера еще записали вас. Князя Степана Аркадьича нету еще.
Швейцар знал не только Левина, но и все его связи и родство
и тотчас же упомянул о близких ему людях.
Пройдя первую проходную залу с ширмами и направо
перегороженную комнату, где сидит фруктовщик, Левин, перегнав медленно шедшего
старика, вошел в шумевшую народом столовую.
Он прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая гостей.
То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и старые и молодые, и едва
знакомые и близкие, люди. Ни одного не было сердитого и озабоченного лица. Все,
казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались
неторопливо пользоваться материальными благами жизни. Тут был и Свияжский, и
Щербацкий, и Неведовский, и старый князь, и Вронский, и Сергей Иванович.
– А! что ж опоздал? – улыбаясь, сказал князь,
подавая ему руку через плечо. – Что Кити? – прибавил он, поправляя
салфетку, которую заткнул себе за пуговицу жилета.
– Ничего, здорова; они втроем дома обедают.
– А, Алины-Надины. Ну, у нас места нет. А иди к тому
столу да занимай скорее место, – сказал князь и, отвернувшись, осторожно
принял тарелку с ухою из налимов.
– Левин, сюда! – крикнул несколько дальше
добродушный голос. Это был Туровцын. Он сидел с молодым военным, и подле них
были два перевернутые стула. Левин с радостью подошел к ним. Он и всегда любил
добродушного кутилу Туровцына, – с ним соединялось воспоминание объяснения
с Кити, – но нынче, после всех напряженно умных разговоров, добродушный
вид Туровцына был ему особенно приятен.
– Это вам и Облонскому. Он сейчас будет.
Очень прямо державшийся военный с веселыми, всегда
смеющимися глазами был петербуржец Гагин. Туровцын познакомил их.
– Облонский вечно опоздает.
– А, вот и он.
– Ты только что приехал? – сказал Облонский,
быстро подходя к ним. – Здорово. Пил водку? Ну, пойдем.
Левин встал и пошел с ним к большому столу, уставленному
водками и самыми разнообразными закусками. Казалось, из двух десятков закусок
можно было выбрать, что было по вкусу, но Степан Аркадьич потребовал какую-то
особенную, и один из стоявших ливрейных лакеев тотчас принес требуемое. Они
выпили по рюмке и вернулись к столу.
Сейчас же, еще за ухой, Гагину подали шампанского, и он
велел наливать в четыре стакана. Левин не отказался от предлагаемого вина и
спросил другую бутылку. Он проголодался и ел и пил с большим удовольствием и
еще с бóльшим удовольствием принимал участие в веселых и простых разговорах
собеседников. Гагин, понизив голос, рассказывал новый петербургский анекдот, и
анекдот, хотя неприличный и глупый, был так смешон, что Левин расхохотался так
громко, что на него оглянулись соседи.
– Это в том же роде, как: «Я этого-то и терпеть не
могу!» Ты знаешь? – спросил Степан Аркадьич. – Ах, это прелесть!
Подай еще бутылку, – сказал он лакею и начал рассказывать.
– Петр Ильич Виновский просят, – перебил старичок
лакей Степана Аркадьича, поднося два тоненькие стакана доигрывающего
шампанского и обращаясь к Степану Аркадьичу и к Левину. Степан Аркадьич взял
стакан и, переглянувшись на другой конец стола с плешивым рыжим усатым
мужчиной, помахал ему, улыбаясь, головой.
– Кто это? – спросил Левин.
– Ты его у меня встретил раз, помнишь? Добрый малый.
Левин сделал то же, что Степан Аркадьич, и взял стакан.
Анекдот Степана Аркадьича был тоже очень забавен. Левин
рассказал свой анекдот, который тоже понравился. Потом зашла речь о лошадях, о
бегах нынешнего дня и о том, как лихо Атласный Вронского выиграл первый приз.
Левин не заметил, как прошел обед.
– А! вот и они! – в конце уже обеда сказал Степан
Аркадьич, перегибаясь через спинку стула и протягивая руку шедшему к нему
Вронскому с высоким гвардейским полковником. В лице Вронского светилось тоже
общее клубное веселое добродушие. Он весело облокотился на плечо Степану
Аркадьичу, что-то шепча ему, и с тою же веселою улыбкой протянул руку Левину.
– Очень рад встретиться, – сказал он. – А я
вас тогда искал на выборах, но мне сказали, что вы уже уехали, – сказал он
ему.
– Да, я в тот же день уехал. Мы только что говорили об
вашей лошади. Поздравляю вас, – сказал Левин. – Это очень быстрая
езда.
– Да ведь у вас тоже лошади.
– Нет, у моего отца были; но я помню и знаю.
– Ты где обедал? – спросил Степан Аркадьич.
– Мы за вторым столом, за колоннами.
– Его поздравляли, – сказал высокий
полковник. – Второй императорский приз; кабы мне такое счастие в карты,
как ему на лошадей.
– Ну, что же золотое время терять. Я иду в инфернальную[241], – сказал полковник
и отошел от стола.
– Это Яшвин, – отвечал Туровцыну Вронский и присел
на освободившееся подле них место. Выпив предложенный бокал, он спросил
бутылку. Под влиянием ли клубного впечатления, или выпитого вина Левин
разговорился с Вронским о лучшей породе скота и был очень рад, что не чувствует
никакой враждебности к этому человеку. Он даже сказал ему между прочим, что
слышал от жены, что она встретила его у княгини Марьи Борисовны.
– Ах, княгиня Марья Борисовна, это прелесть! –
сказал Степан Аркадьич и рассказал про нее анекдот, который всех насмешил. В
особенности Вронский так добродушно расхохотался, что Левин почувствовал себя
совсем примиренным с ним.
– Что ж, кончили? – сказал Степан Аркадьич,
вставая и улыбаясь. – Пойдем!
|