VIII
Алексей Александрович, вернувшись от обедни, проводил все
утро дома. В это утро ему предстояло два дела: во-первых, принять и направить отправлявшуюся
в Петербург и находившуюся теперь в Москве депутацию инородцев; во-вторых,
написать обещанное письмо адвокату. Депутация, хотя и вызванная по инициативе
Алексея Александровича, представляла много неудобств и даже опасностей, и
Алексей Александрович был очень рад, что застал ее в Москве. Члены этой
депутации не имели ни малейшего понятия о своей роли и обязанности. Они были
наивно уверены, что их дело состоит в том, чтоб излагать свои нужды и настоящее
положение вещей, прося помощи правительства, и решительно не понимали, что
некоторые заявления и требования их поддерживали враждебную партию и потому
губили все дело. Алексей Александрович долго возился с ними, написал им
программу, из которой они не должны были выходить, и, отпустив их, написал
письма в Петербург для направления депутации. Главным помощником в этом деле
должна была быть графиня Лидия Ивановна. Она была специалистка в деле
депутаций, и никто, как она, не умел муссировать и давать настоящее направление
депутациям. Окончив это, Алексей Александрович написал и письмо адвокату. Он
без малейшего колебания дал ему разрешение действовать по его благоусмотрению.
В письмо он вложил три записки Вронского к Анне, которые нашлись в отнятом
портфеле.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из дома с
намерением не возвращаться в семью, и с тех пор, как он был у адвоката и сказал
хоть одному человеку о своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это
дело жизни в дело бумажное, он все больше и больше привыкал к своему намерению
и видел теперь ясно возможность его исполнения.
Он запечатывал конверт к адвокату, когда услыхал громкие
звуки голоса Степана Аркадьича. Степан Аркадьич спорил со слугой Алексея
Александровича и настаивал на том, чтоб о нем было доложено.
«Все равно, – подумал Алексей Александрович, – тем
лучше: я сейчас объявлю о своем положении в отношении к его сестре и объясню,
почему я не могу обедать у него».
– Проси! – громко проговорил он, сбирая бумаги и
укладывая их в бювар.
– Но вот видишь ли, что ты врешь, и он дома! –
ответил голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его, и, на ходу снимая
пальто, Облонский вошел в комнату. – Ну, я очень рад, что застал тебя! Так
я надеюсь… – весело начал Степан Аркадьич.
– Я не могу быть, – холодно, стоя и не сажая
гостя, сказал Алексей Александрович.
Алексей Александрович думал тотчас стать в те холодные
отношения, в которых он должен был быть с братом жены, против которой он
начинал дело развода; но он не рассчитывал на то море добродушия, которое
выливалось из берегов в душе Степана Аркадьича.
Степан Аркадьич широко открыл свои блестящие, ясные глаза.
– Отчего ты не можешь? Что ты хочешь сказать? – с
недоумением сказал он по-французски. – Нет, уж это обещано. И мы все
рассчитываем на тебя.
– Я хочу сказать, что не могу быть у вас, потому что те
родственные отношения, которые были между нами, должны прекратиться.
– Как? То есть как же? Почему? – с улыбкой
проговорил Степан Аркадьич.
– Потому что я начинаю дело развода с вашею сестрой,
моею женой. Я должен был…
Но Алексей Александрович еще не успел окончить своей речи,
как Степан Аркадьич уже поступил совсем не так, как он ожидал. Степан Аркадьич
охнул и сел в кресло.
– Нет, Алексей Александрович, что ты говоришь! –
вскрикнул Облонский, и страдание выразилось на его лице.
– Это так.
– Извини меня, я не могу и не могу этому верить…
Алексей Александрович сел, чувствуя, что слова его не имели
того действия, которое он ожидал, и что ему необходимо нужно будет объясняться,
и что, какие бы ни были его объяснения, отношения его к шурину останутся те же.
– Да, я поставлен в тяжелую необходимость требовать
развода, – сказал он.
– Я одно скажу, Алексей Александрович. Я знаю тебя за
отличного, справедливого человека, знаю Анну – извини меня, я не могу
переменить о ней мнения – за прекрасную, отличную женщину, и потому, извини
меня, я не могу верить этому. Тут есть недоразумение, – сказал он.
– Да, если б это было только недоразумение…
– Позволь, я понимаю, – перебил Степан
Аркадьич. – Но, разумеется… одно: не надо торопиться. Не надо, не надо
торопиться!
– Я не торопился, – холодно сказал Алексей
Александрович, – а советоваться в таком деле ни с кем нельзя. Я твердо
решил.
– Это ужасно! – сказал Степан Аркадьич, тяжело
вздохнув. – Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай
это! – сказал он. – Дело еще не начато, как я понял. Прежде чем ты
начнешь дело, повидайся с моею женой, поговори с ней. Она любит Анну, как
сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради Бога, поговори с ней!
Сделай мне эту дружбу, умоляю тебя!
Алексей Александрович задумался, и Степан Аркадьич с
участием смотрел на него, не прерывая его молчания.
– Ты съездишь к ней?
– Да я не знаю. Я потому не был у вас. Я полагаю, что
наши отношения должны измениться.
– Отчего же? Я не вижу этого. Позволь мне думать, что,
помимо наших родственных отношений, ты имеешь ко мне, хотя отчасти, те
дружеские чувства, которые я всегда имел к тебе… И истинное уважение, –
сказал Степан Аркадьич, пожимая его руку. – Если б даже худшие
предположения твои были справедливы, я не беру и никогда не возьму на себя
судить ту или другую сторону и не вижу причины, почему наши отношения должны
измениться. Но теперь, сделай это, приезжай к жене.
– Ну, мы иначе смотрим на это дело, – холодно
сказал Алексей Александрович. – Впрочем, не будем говорить об этом.
– Нет, почему же тебе не приехать? Хоть нынче обедать?
Жена ждет тебя. Пожалуйста, приезжай. И главное, переговори с ней. Она
удивительная женщина. Ради Бога, на коленях умоляю тебя!
– Если вы так хотите этого – я приеду, – вздохнув,
сказал Алексей Александрович.
И, желая переменить разговор, он спросил о том, что
интересовало их обоих, – о новом начальнике Степана Аркадьича, еще не
старом человеке, получившем вдруг такое высокое назначение.
Алексей Александрович и прежде не любил графа Аничкина и
всегда расходился с ним во мнениях, но теперь не мог удерживаться от понятной
для служащих ненависти человека, потерпевшего поражение на службе, к человеку,
получившему повышение.
– Ну что, видел ты его? – сказал Алексей
Александрович с ядовитою усмешкой.
– Как же, он вчера был у нас в присутствии. Он,
кажется, знает дело отлично и очень деятелен.
– Да, но на что направлена его деятельность? –
сказал Алексей Александрович. – На то ли, чтобы делать дело, или
переделывать то, что сделано? Несчастье нашего государства – это бумажная
администрация, которой он достойный представитель.
– Право, я не знаю, что в нем можно осуждать.
Направления его я не знаю, но одно – он отличный малый, – отвечал Степан
Аркадьич. – Я сейчас был у него, и право, отличный малый. Мы позавтракали,
и я его научил делать, знаешь, это питье, вино с апельсинами. Это очень
прохлаждает. И удивительно, что он не знал этого. Ему очень понравилось. Нет,
право, он славный малый.
Степан Аркадьич взглянул на часы.
– Ах, батюшки, уж пятый, а мне еще к Долговушину! Так,
пожалуйста: приезжай обедать. Ты не можешь себе представить, как ты меня
огорчишь и жену.
Алексей Александрович проводил шурина совсем уже не так, как
он его встретил.
– Я обещал и приеду, – отвечал он уныло.
– Поверь, что я ценю, и надеюсь, ты не
раскаешься, – отвечал, улыбаясь, Степан Аркадьич.
И, на ходу надевая пальто, он задел рукой по голове лакея,
засмеялся и вышел.
– В пять часов, и в сюртуке, пожалуйста! – крикнул
он еще раз, возвращаясь к двери.
|
