III
Простившись с княгиней, Сергей Иваныч вместе с подошедшим
Катавасовым вошел в битком набитый вагон, и поезд тронулся.
На Царицынской станции поезд был встречен стройным хором
молодых людей, певших: «Славься». Опять добровольцы кланялись и высовывались,
но Сергей Иванович не обращал на них внимания; он столько имел дел с
добровольцами, что уже знал их общий тип, и это не интересовало его. Катавасов
же, за своими учеными занятиями не имевший случая наблюдать добровольцев, очень
интересовался ими и расспрашивал про них Сергея Ивановича.
Сергей Иванович посоветовал ему пройти во второй класс
поговорить самому с ними. На следующей станции Катавасов исполнил этот совет.
На первой остановке он перешел во второй класс и
познакомился с добровольцами. Они сидели в углу вагона, громко разговаривая и,
очевидно, зная, что внимание пассажиров и вошедшего Катавасова обращено на них.
Громче всех говорил высокий со впалою грудью юноша. Он, очевидно, был пьян и
рассказывал про какую-то случившуюся в их заведении историю. Против него сидел
уже немолодой офицер в австрийской военной фуфайке гвардейского мундира. Он,
улыбаясь, слушал рассказчика и останавливал его. Третий, в артиллерийском
мундире, сидел на чемодане подле них. Четвертый спал.
Вступив в разговор с юношей, Катавасов узнал, что это был
богатый московский купец, промотавший большое состояние до двадцати двух лет.
Он не понравился Катавасову тем, что был изнежен, избалован и слаб здоровьем;
он, очевидно, был уверен, в особенности теперь, выпив, что он совершает
геройский поступок, и хвастался самым неприятным образом.
Другой, отставной офицер, тоже произвел неприятное
впечатление на Катавасова. Это был, как видно, человек, попробовавший всего. Он
был и на железной дороге, и управляющим, и сам заводил фабрики, и говорил обо
всем, без всякой надобности и невпопад употребляя ученые слова.
Третий, артиллерист, напротив, очень понравился Катавасову.
Это был скромный, тихий человек, очевидно преклонявшийся пред знанием
отставного гвардейца и пред геройским самопожертвованием купца и сам о себе
ничего не говоривший. Когда Катавасов спросил его, что его побудило ехать в
Сербию, он скромно отвечал:
– Да что ж, все едут. Надо тоже помочь и сербам. Жалко.
– Да, в особенности ваших артиллеристов там
мало, – сказал Катавасов.
– Я ведь недолго служил в артиллерии; может, и в пехоту
или в кавалерию назначат.
– Как же в пехоту, когда нуждаются в артиллеристах
более всего? – сказал Катавасов, соображая по годам артиллериста, что он
должен быть уже в значительном чине.
– Я не много служил в артиллерии, я юнкером в
отставке, – сказал он и начал объяснять, почему он не выдержал экзамена.
Все это вместе произвело на Катавасова неприятное
впечатление, и когда добровольцы вышли на станцию выпить, Катавасов хотел в
разговоре с кем-нибудь поверить свое невыгодное впечатление. Один проезжающий
старичок в военном пальто все время прислушивался к разговору Катавасова с
добровольцами. Оставшись с ним один на один, Катавасов обратился к нему.
– Да, какое разнообразие положений всех этих людей,
отправляющихся туда, – неопределенно сказал Катавасов, желая высказать
свое мнение и вместе с тем выведать мнение старичка.
Старичок был военный, делавший две кампании. Он знал, что
такое военный человек, и, по виду и разговору этих господ, по ухарству, с
которым они прикладывались к фляжке дорогой, он считал их за плохих военных.
Кроме того, он был житель уездного города, и ему хотелось рассказать, как из
его города пошел один солдат бессрочный, пьяница и вор, которого никто уже не
брал в работники. Но, по опыту зная, что при теперешнем настроении общества
опасно высказывать мнение, противное общему, и в особенности осуждать
добровольцев, он тоже высматривал Катавасова.
– Что ж, там нужны люди. Говорят, сербские офицеры
никуда не годятся.
– О, да, а эти будут лихие, – сказал Катавасов,
смеясь глазами. И они заговорили о последней военной новости, и оба друг перед
другом скрыли свое недоумение о том, с кем назавтра ожидается сражение, когда
турки, по последнему известию, разбиты на всех пунктах. И так, оба не высказав
своего мнения, они разошлись.
Катавасов, войдя в свой вагон, невольно кривя душой,
рассказал Сергею Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых
оказывалось, что они были отличные ребята.
На большой станции в городе опять пение и крики встретили
добровольцев, опять явились с кружками сборщицы и сборщики, и губернские дамы
поднесли букеты добровольцам и пошли за ними в буфет; но все это было уже
гораздо слабее и меньше, чем в Москве.
|
