XXVII
Анна стояла наверху пред зеркалом, прикалывая с помощью
Аннушки последний бант на платье, когда она услыхала у подъезда звук давящих
щебень колес.
«Для Бетси еще рано», – подумала она и, взглянув в
окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые уши
Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» – подумала она. И ей
так показалось ужасно и страшно все, что могло из этого выйти, что она, ни
минуты не задумываясь, с веселым, сияющим лицом вышла к ним навстречу и,
чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же
отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
– А, как это мило! – сказала она, подавая руку
мужу и улыбкой здороваясь с домашним человеком, Слюдиным. – Ты ночуешь,
надеюсь? – было первое слово, которое подсказал ей дух обмана, – а
теперь едем вместе. Только жаль, что я обещала Бетси. Она заедет за мной.
Алексей Александрович поморщился при имени Бетси.
– О, я не стану разлучать неразлучных, – сказал он
своим обычным тоном шутки. – Мы поедем с Михайлом Васильевичем. Мне и
доктора велят ходить. Я пройдусь дорогой и буду воображать, что я на водах.
– Торопиться некуда, – сказала Анна. – Хотите
чаю? – Она позвонила.
– Подайте чаю да скажите Сереже, что Алексей
Александрович приехал. Ну, что, как твое здоровье? Михаил Васильевич, вы у меня
не были; посмотрите, как на балконе у меня хорошо, – говорила она,
обращаясь то к тому, то к другому.
Она говорила очень просто и естественно, но слишком много и
слишком скоро. Она сама чувствовала это, тем более что в любопытном взгляде,
которым взглянул на нее Михаил Васильевич, она заметила, что он как будто
наблюдал ее.
Михаил Васильевич тотчас же вышел на террасу.
Она села подле мужа.
– У тебя не совсем хороший вид, – сказала она.
– Да, – сказал он, – нынче доктор был у меня
и отнял час времени. Я чувствую, что кто-нибудь из друзей моих прислал его: так
драгоценно мое здоровье…
– Нет, что ж он сказал?
Она спрашивала его о здоровье и занятиях, уговаривала
отдохнуть и переехать к ней.
Все это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в
глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее никакого
значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл,
который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем разговоре
этом не было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли стыда
Анна не могла вспоминать всей этой короткой сцены.
Вошел Сережа, предшествуемый гувернанткой. Если б Алексей
Александрович позволил себе наблюдать, он заметил бы робкий, растерянный взгляд,
с каким Сережа взглянул на отца, а потом на мать. Но он ничего не хотел видеть
и не видал.
– А, молодой человек! Он вырос. Право, совсем мужчина
делается. Здравствуй, молодой человек.
И он подал руку испуганному Сереже.
Сережа, и прежде робкий в отношении к отцу, теперь, после
того как Алексей Александрович стал его звать молодым человеком и как ему зашла
в голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы прося
защиты, оглянулся на мать. С одною матерью ему было хорошо. Алексей Александрович
между тем, заговорив с гувернанткой, держал сына за плечо, и Сереже было так
мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
Анна, покрасневшая в ту минуту, как вошел сын, заметив, что
Сереже неловко, быстро вскочила, подняла с плеча сына руку Алексея
Александровича и, поцеловав сына, повела его на террасу и тотчас же вернулась.
– Однако пора уже, – сказала она, взглянув на свои
часы, – что это Бетси не едет!..
– Да, – сказал Алексей Александрович и, встав,
заложил руки и потрещал ими. – Я заехал еще привезть тебе денег, так как
соловья баснями не кормят, – сказал он. – Тебе нужно, я думаю.
– Нет, не нужно… да, нужно, – сказала она, не
глядя на него и краснея до корней волос. – Да ты, я думаю, заедешь сюда со
скачек.
– О да! – отвечал Алексей Александрович. –
Вот и краса Петергофа, княгиня Тверская, – прибавил он, взглянув в окно на
подъезжавший английский, в шорах, экипаж с чрезвычайно высоко поставленным
крошечным кузовом коляски. – Какое щегольство! Прелесть! Ну, так поедемте
и мы.
Княгиня Тверская не выходила из экипажа, а только ее в
штиблетах, пелеринке и черной шляпке лакей соскочил у подъезда.
– Я иду, прощайте! – сказала Анна и, поцеловав
сына, подошла к Алексею Александровичу и протянула ему руку. – Ты очень
мил, что приехал.
Алексей Александрович поцеловал ее руку.
– Ну, так до свиданья. Ты заедешь чай пить, и
прекрасно! – сказала она и вышла, сияющая и веселая. Но, как только она
перестала видеть его, она почувствовала то место на руке, к которому
прикоснулись его губы, и с отвращением вздрогнула.
|
