ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Как только Свиньин получил около трех часов ночи тревожную
записку от капитана Миллера, он тотчас же вскочил с постели, оделся по форме и,
под влиянием страха и гнева, прибыл в караульню Зимнего дворца. Здесь он
немедленно же произвел допрос рядовому Постникову и убедился, что невероятный
случай совершился. Рядовой Постников опять вполне чистосердечно подтвердил
своему батальонному командиру все то же самое, что произошло на его часах и что
он, Постников, уже раньше показал своему ротному капитану Миллеру. Солдат
говорил, что он «богу и государю виноват без милосердия», что он стоял на часах
и, заслышав стоны человека, тонувшего в полынье, долго мучился, долго был в
борьбе между служебным долгом и состраданием, и, наконец, на него напало
искушение, и он не выдержал этой борьбы: покинул будку, соскочил на лед и
вытащил тонувшего на берег, а здесь, как на грех, попался проезжавшему офицеру
дворцовой инвалидной команды.
Подполковник Свиньин был в отчаянии; он дал себе
единственное возможное удовлетворение, сорвав свой гнев на Постникове, которого
тотчас же прямо отсюда послал под арест в казарменный карцер, а потом сказал
несколько колкостей Миллеру, попрекнув его «гуманерией», которая ни на что не
пригодна в военной службе; но все это было недостаточно для того, чтобы
поправить дело. Подыскать если не оправдание, то хотя извинение такому
поступку, как оставление часовым своего поста, было невозможно, и оставался
один исход — скрыть все дело от государя…
Но есть ли возможность скрыть такое происшествие?
По-видимому, это представлялось невозможным, так как о
спасении погибавшего знали не только все караульные, но знал и тот ненавистный
инвалидный офицер, который до сих пор, конечно, успел довести обо всем этом до
ведома генерала Кокошкина.
Куда теперь скакать? К кому бросаться? У кого искать помощи
и защиты?
Свиньин хотел скакать к великому князю Михаилу Павловичу и
рассказать ему все чистосердечно. Такие маневры тогда были в ходу. Пусть
великий князь, по своему пылкому характеру, рассердится и накричит, но его нрав
и обычай были таковы, что чем он сильнее окажет на первый раз резкости и даже
тяжко обидит, тем он потом скорее смилуется и сам же заступится. Подобных
случаев бывало немало, и их иногда нарочно искали. «Брань на вороту не висла»,
и Свиньин очень хотел бы свести дело к этому благоприятному положению, но разве
можно ночью доступить во дворец и тревожить великого князя? А дожидаться утра и
явиться к Михаилу Павловичу после того, когда Кокошкин побывает с докладом у
государя, будет уже поздно. И пока Свиньин волновался среди таких затруднений,
он обмяк, и ум его начал прозревать еще один выход, до сей поры скрывавшийся в
тумане.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В ряду известных военных приемов есть один такой, чтобы в
минуту наивысшей опасности, угрожающей со стен осаждаемой крепости, не
удаляться от нее, а прямо идти под ее стенами. Свиньин решился не делать ничего
того, что ему приходило в голову сначала, а немедленно ехать прямо к Кокошкину.
Об обер-полицеймейстере Кокошкине в Петербурге говорили
тогда много ужасающего и нелепого, но, между прочим, утверждали, что он
обладает удивительным многосторонним тактом и при содействии этого такта не
только «умеет сделать из мухи слона, но так же легко умеет сделать из слона
муху».
Кокошкин в самом деле был очень суров и очень грозен и
внушал всем большой страх к себе, но он иногда мирволил шалунам и добрым весельчакам
из военных, а таких шалунов тогда было много, и им не раз случалось находить
себе в его лице могущественного и усердного защитника. Вообще он много мог и
много умел сделать, если только захочет. Таким его знали и Свиньин и капитан
Миллер. Миллер тоже укрепил своего батальонного командира отважиться на то,
чтобы ехать немедленно к Кокошкину и довериться его великодушию и его
«многостороннему такту», который, вероятно, продиктует генералу, как
вывернуться из этого досадного случая, чтобы не ввести в гнев государя, чего
Кокошкин, к чести его, всегда избегал с большим старанием.
Свиньин надел шинель, устремил глаза вверх и, воскликнув
несколько раз: «Господи, господи!» — поехал к Кокошкину.
Это был уже в начале пятый час утра.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Обер-полицеймейстера Кокошкина разбудили и доложили ему о
Свиньине, приехавшем по важному и не терпящему отлагательств делу.
Генерал немедленно встал и вышел к Свиньину в архалучке,
потирая лоб, зевая и ежась. Все, что рассказывал Свиньин, Кокошкин выслушивал с
большим вниманием, но спокойно. Он во все время этих объяснений и просьб о
снисхождении произнес только одно:
— Солдат бросил будку и спас человека?
— Точно так, — отвечал Свиньин.
— А будка?
— Оставалась в это время пустою.
— Гм… Я это знал, что она оставалась пустою. Очень рад,
что ее не украли.
Свиньин из этого еще более уверился, что ему уже все
известно и что он, конечно, уже решил себе, в каком виде он представит об этом
при утреннем докладе государю, и решения этого изменять не станет. Иначе такое
событие, как оставление часовым своего поста в дворцовом карауле, без сомнения
должно было бы гораздо сильнее встревожить энергического обер-полицеймейстера.
Но Кокошкин не знал ничего. Пристав, к которому явился
инвалидный офицер со спасенным утопленником, не видал в этом деле никакой
особенной важности. В его глазах это вовсе даже не было таким делом, чтобы
ночью тревожить усталого обер-полицеймейстера, да и притом самое событие
представлялось приставу довольно подозрительным, потому что инвалидный офицер
был совсем сух, чего никак не могло быть, если он спасал утопленника с
опасностью для собственной жизни. Пристав видел в этом офицере только
честолюбца и лгуна, желающего иметь одну новую медаль на грудь, и потому, пока
его дежурный писал протокол, пристав придерживал у себя офицера и старался
выпытать у него истину через расспрос мелких подробностей.
Приставу тоже не было приятно, что такое происшествие
случилось в его части и что утопавшего вытащил не полицейский, а дворцовый
офицер.
Спокойствие же Кокошкина объяснялось просто, во-первых,
страшною усталостью, которую он в это время испытывал после целодневной суеты и
ночного участия при тушении двух пожаров, а во-вторых, тем, что дело, сделанное
часовым Постниковым, его, г-на обер-полицеймейстера, прямо не касалось.
Впрочем, Кокошкин тотчас же сделал соответственное
распоряжение.
Он послал за приставом Адмиралтейской части и приказал ему
немедленно явиться вместе с инвалидным офицером и со спасенным утопленником, а
Свиньина просил подождать в маленькой приемной перед кабинетом. Затем Кокошкин
удалился в кабинет и, не затворяя за собою дверей, сел за стол и начал было
подписывать бумаги; но сейчас же склонил голову на руки и заснул за столом в
кресле.
|
