КАДЕТСКИЙ МОНАСТЫРЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
У нас не переводились, да и не переведутся праведные. Их
только не замечают, а если стать присматриваться — они есть. Я сейчас вспоминаю
целую обитель праведных, да еще из таких времен, в которые святое и доброе
больше чем когда-нибудь пряталось от света. И, заметьте, все не из чернородья и
не из знати, а из людей служилых, зависимых, коим соблюсти правоту труднее; но
тогда были… Верно и теперь есть, только, разумеется, искать надо.
Я хочу вам рассказать нечто весьма простое, но не лишенное
занимательности, — сразу о четырех праведных людях так называемой «глухой
поры», хотя я уверен, что тогда подобных было очень много.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Воспоминания мои касаются Первого петербургского кадетского
корпуса, и именно одной его поры, когда я там жил, учился и сразу въявь видел
всех четырех праведников, о которых буду рассказывать. Но прежде позвольте мне
сказать о самом корпусе, как мне представляется его заключительная история.
До воцарения императора Павла корпус был разделен на
возрасты, а каждый возраст — на камеры. В каждой камере было по двадцати
человек, и при них были гувернеры из иностранцев, так называемые
«аббаты», — французы и немцы. Бывали, кажется, и англичане. Каждому аббату
давали по пяти тысяч рублей в год жалованья, и они жили вместе с кадетами и
даже вместе и спали, дежуря по две недели. Под их надзором кадеты готовили
уроки, и какой национальности был дежурный аббат, на том языке должны были все
говорить. От этого знание иностранных языков между кадетами было очень
значительно, и этим, конечно, объясняется, почему Первый кадетский корпус дал
так много послов и высших офицеров, употреблявшихся для дипломатических посылок
и сношений.
Император Павел Петрович как приехал в корпус в первый раз
по своем воцарении, сейчас же приказал: «Аббатов прогнать, а корпус разделить
на роты и назначить в каждую роту офицеров, как обыкновенно в ротах полковых».[2]
С этого времени образование во всех своих частях пало, а
языкознание вовсе уничтожилось. Об этом в корпусе жили предания, не позабытые
до той сравнительно поздней поры, с которой начинаются мои личные воспоминания
о здешних людях и порядках.
Я прошу верить, а лично слышащих меня — засвидетельствовать,
что моя память совершенно свежа и ум мой не находится в расстройстве, а также я
понимаю слегка и нынешнее время. Я не чужд направлений нашей литературы: я
читал и до сих пор читаю не только, что мне нравится, но часто и то, что не
нравится, и знаю, что люди, о которых буду говорить, не в фаворе обретаются.
Время то обыкновенно называют «глухое», что и справедливо, а людей, особенно
военных, любят представлять сплошь «скалозубами», что, может быть, нельзя
признать вполне верным. Были люди высокие, люди такого ума, сердца, честности и
характеров, что лучших, кажется, и искать незачем.
Всем теперешним взрослым людям известно, как воспитывали у
нас юношество в последующее, менее глухое время; видим теперь на глазах у себя,
как сейчас воспитывают. Всякой вещи свое время под солнцем. Кому что нравится.
Может быть, хорошо и то и другое, а я коротенько расскажу, кто нас воспитывал и
как воспитывал, то есть какими чертами своего примера эти люди отразились в
наших душах и отпечатлелись на сердце, потому что — грешный человек — вне
этого, то есть без живого возвышающего чувства примера, никакого воспитания не
понимаю. Да, впрочем, теперь и большие ученые с этим согласны.
Итак, вот мои воспитатели, которыми я на старости лет
задумал хвалиться. Иду по номерам.
|
