ГЛАВА ВТОРАЯ
Особенное благорасположение великого князя оказало свое
влияние на Брянчанинова в том смысле, что он вдруг как бы ускоренно созрел и
сделался еще серьезнее. Кружок его состоял человек из десяти, и из них
особенною дружбой Брянчанинова сразу стал пользоваться Миша Чихачев, которому
Брянчанинов и открывал свою душу и заповедные думы, выражавшие его направления
и цели.
— Самое главное в нашем положении теперь то, —
внушал он Чихачеву, — чтобы сберечь себя от гордости. Я не знаю, как мне
быть благодарным за незаслуженную милость великого князя, но постоянно думаю о
том, чтобы сохранить то, что всего дороже. Надо следить за собою, чтобы не
начинать превозноситься. Прошу тебя: будь мне друг — наблюдай за мною и
предостерегай, чтобы я не мог утрачивать чистоту моей души.
Чихачев обещал ему эту помощь.
— Прекрасно, — отвечал он, — я всегда скажу
тебе правду, но в этом и не будет надобности, так как ты уже нашел средства
спасти себя от соблазна.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Ты сам сказал: надо не начинать, и если ты никогда не
будешь начинать, то оно никогда и не начнется…
— Твоя правда, — ответил, подумав,
Брянчанинов, — но… все-таки наблюдай за мною. Я боюсь, что могу быть
втянут на этот путь от тех самых людей, которые должны быть мне примером. Ведь
мы «должны быть покорны начальникам нашим»…
— Да, это правда, — ответил Чихачев и тотчас же
заметил, что лицо Брянчанинова вдруг как бы озарилось какою-то радостною
мыслью, — он взял товарища за обе руки, сжал их в своих руках и, глядя с
серьезною восторженностью вверх, как бы читал под высоким карнизом покоя:
— Я вижу одно верное средство для того, чтобы не
поддаться опасности соблазна, который представляют люди, и ты, может быть,
отгадываешь, в чем оно заключается…
— Мне кажется, что я отгадываю, о чем ты думаешь.
— Я думаю, что надо всегда смотреть на богочеловека.
— Ты прав.
— Поверь — если мы не будем сводить с него наших
мысленных глаз и будем стараться во всем ему следовать, то для нас нет никакой
опасности. Он нас спасет от опасности потерять себя во всех случаях жизни.
— Верю.
— И вот он с нами, и мы в нем, и он в нас. Мне кажется,
я понял сейчас в этих словах новый, удивительный смысл.
— И я тоже.
Товарищи восторженно обнялись и с этой минуты сделались
неразрывными друзьями. Дружба их, впрочем, носила особый отпечаток чего-то
аскетического. Они дружили для того, чтобы поддерживать один другого в общем их
стремлении уйти от житейских соблазнов к поднявшему их возвышенному идеалу
чистой жизни в духе христианского учения.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Из различных путей, которыми русские образованные люди
подобного настроения в то время стремились к достижению христианского идеала,
наибольшим вниманием и предпочтением пользовались библейский пиетизм и
тяготение к католичеству, но Брянчанинов и Чихачев не пошли вослед ни за одним
из этих направлений, а избрали третье, которое тогда только обозначалось и
потом довольно долго держалось в обществе: это было православие в духе
митрополита Михаила. Многие тогдашние люди с благочестивыми стремлениями и с
образованным вкусом, по той или другой причине, никак не могли «принять все как
в катехизисе», но не хотели слушать и «чуждого гласа», а получали успокоение
для своих мучительных противоречиий в излюбленных толкованиях и поучениях
Михаила. Находить же религиозное примирение с своею совестью — кому не дорого
из людей, имеющих совесть? И у Михаила было очень много почитателей, оставшихся
ему верными и после того, как в его сочинениях признано было не все
«соответственным».
Брянчанинов и Чихачев были из числа больших почитателей
преосв. Михаила.[14] Они
внимали и охотно усвоивали его религиозные мнения и пошли по его направлению в
котором они могли не предаваться чуждому русской натуре влиянию католичества и
в то же время не оставаться наедине без всякой церковной теплоты, на что
приходилось обрекать себя людям, следовавшим строго пиетистическим традициям.
Оба молодые человека рано стали вести самую воздержную
жизнь, разумея воздержность не в одной пище, но главным образом в недопущении
себя до гнева, лжи раздражительности, мщения и лести. Это дало их характерам не
только отпечаток благородства, но и благочестия, которое вскоре же было
замечено сначала товарищами, а потом и начальством, и создало Брянчанинову
такое почетное положение среди воспитанников, какого не достигал в инженерном
училище никто другой ни до него, ни после него. Ему все верили, и никто не имел
случая сожалеть о своей с ним откровенности, но откровенность эта тоже имела
особенный, ограничительный характер, отвечавший характеру благочестивого юноши,
рано получившего от товарищей прозвище «монаха». Брянчанинову нельзя было
говорить ни о каких школьных гадостях, так как он всегда был серьезен и не
любил дурных школьных проделок, которые тогда были в большом ходу в закрытых
русских училищах. Ни Брянчанинов, ни Чихачев не участвовали тоже ни в каких
проявлениях молодечества и прямо говорили, что они желают не знать о них,
потому что не хотят быть о них спрошенными, ибо не могут лгать и не желают ни
на кого доказывать. Такая твердая откровенность поставила их в особенное,
прекрасное положение, в котором они никогда не были в необходимости никого
выгораживать, прибегая ко лжи, и ни на кого ничего не доказывали. Воспитатели
знали этот «дух» Брянчанинова и Чихачева и никогда их не спрашивали в тех
случаях, когда представлялась надобность исследовать какую-нибудь кадетскую
проделку. С откровенностями в этом роде товарищи к Брянчанинову и Чихачеву и не
появлялись, но зато во всех других случаях, если встречалось какое-либо
серьезное недоразумение или кто-нибудь имел горе и страдание, те смело
обращались к «благочестивым товарищам-монахам» и всегда находили у них самое
теплое, дружеское участие. К Брянчанинову обращались тоже в случае несогласий
между товарищами и его мнение принимали за решение, хотя он сам всегда
устранялся от суда над другими, говоря: «Меня никто не поставил, чтобы судить и
делить других». Но сам он делился с нуждающимися всем, чем мог поделиться.
Чихачев хотя был того же самого духа, как и друг его
Брянчанинов. но имел второстепенное значение, с одной стороны, потому, что
Брянчанинов обладал более яркими способностями и прекрасным даром слова, а с
другой — потому, что более молодой по летам Чихачев добровольно тушевался и сам
любил при каждом случае отдавать первенство своему другу.
Влияние их на товарищей было большое; учились они оба
прекрасно, и начальство заведения надеялось, что из них выйдут превосходные
инженеры. В том же был уверен и великий князь, который «очень желал видеть в
инженерном ведомстве честных людей».
Оба друга окончили курс в 1826 году, сохранив за собою свое
почетное положение до последнего дня своего пребывания в училище, оставили там
по себе самую лучшую память, а также и нескольких последователей, из которых
потом вскоре же отличился своею непосредственностью и неуклонностью своего
поведения Николай Фермор, о котором расскажем ниже.
|
