ГЛАВА ПЯТАЯ
Постников бросился к сходням, сбежал с сильно бьющимся
сердцем на лед, потом в наплывшую воду полыньи и, скоро рассмотрев, где бьется
заливающийся утопленник, протянул ему ложу своего ружья.
Утопавший схватился за приклад, а Постников потянул его за
штык и вытащил на берег.
Спасенный и спаситель были совершенно мокры, и как из них спасенный
был в сильной усталости и дрожал и падал, то спаситель его, солдат Постников,
не решился его бросить на льду, а вывел его на набережную и стал осматриваться,
кому бы его передать, А меж тем, пока все это делалась, на набережной
показались сани, в которых сидел офицер существовавшей тогда придворной
инвалидной команды (впоследствии упраздненной).
Этот столь не вовремя для Постникова подоспевший господин
был, надо полагать, человек очень легкомысленного характера, и притом немножко
бестолковый, и изрядный наглец. Он соскочил с саней и начал спрашивать:
— Что за человек… что за люди?
— Тонул, заливался, — начал было Постников.
— Как тонул? Кто, ты тонул? Зачем в таком месте?
А тот только отпырхивается, а Постникова уже нет: он взял
ружье на плечо и опять стал в будку.
Смекнул или нет офицер, в чем дело, но он больше не стал
исследовать, а тотчас же подхватил к себе в сани спасенного человека и покатил
с ним на Морскую в съезжий дом Адмиралтейской части.
Тут офицер сделал приставу заявление, что привезенный им
мокрый человек тонул в полынье против дворца и спасен им, господином офицером,
с опасностью для его собственной жизни.
Тот, которого спасли, был и теперь весь мокрый, иззябший и
изнемогший. От испуга и от страшных усилий он впал в беспамятство, и для него
было безразлично, кто спасал его.
Около него хлопотал заспанный полицейский фельдшер, а в
канцелярии писали протокол по словесному заявлению инвалидного офицера и, с
свойственною полицейским людям подозрительностью, недоумевали, как он сам весь
сух из воды вышел? А офицер, который имел желание получить себе установленную
медаль «за спасение погибавших», объяснял это счастливым стечением
обстоятельств, но объяснял нескладно и невероятно. Пошли будить пристава,
послали наводить справки.
А между тем во дворце по этому делу образовались уже другие,
быстрые течения.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В дворцовой караульне все сейчас упомянутые обороты после
принятия офицером спасенного утопленника в свои сани были неизвестны. Там
Измайловский офицер и солдаты знали только то, что их солдат, Постников,
оставив будку, кинулся спасать человека, и как это есть большое нарушение
воинских обязанностей, то рядовой Постников теперь непременно пойдет под суд и
под палки, а всем начальствующим лицам, начиная от ротного до командира полка,
достанутся страшные неприятности, против которых ничего нельзя ни возражать, ни
оправдываться.
Мокрый и дрожавший солдат Постников, разумеется, сейчас же
был сменен с поста и, будучи приведен в кордегардию, чистосердечно рассказал Н.
И. Миллеру все, что нам известно, и со всеми подробностями, доходившими до
того, как инвалидный офицер посадил к себе спасенного утопленника и велел
своему кучеру скакать в Адмиралтейскую часть.
Опасность становилась все больше и неизбежнее. Разумеется,
инвалидный офицер все расскажет приставу, а пристав тотчас же доведет об этом
до сведения обер-полицеймейстера Кокошкина, а тот доложит утром государю, и
пойдет «горячка».
Долго рассуждать было некогда, надо было призывать к делу
старших.
Николай Иванович Миллер тотчас же послал тревожную записку
своему батальонному командиру подполковнику Свиньину, в которой просил его как
можно скорее приехать в дворцовую караульню и всеми мерами пособить
совершившейся страшной беде.
Это было уже около трех часов, а Кокошкин являлся с докладом
к государю довольно рано утром, так что на все думы и на все действия
оставалось очень мало времени.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Подполковник Свиньин не имел той жалостливости и того
мягкосердечия, которые всегда отличали Николая Ивановича Миллера: Свиньин был
человек не бессердечный, но прежде всего и больше всего «службист» (тип, о
котором нынче опять вспоминают с сожалением). Свиньин отличался строгостью и
даже любил щеголять требовательностью дисциплины. Он не имел вкуса ко злу и
никому не искал причинить напрасное страдание; но если человек нарушал какую бы
то ни было обязанность службы, то Свиньин был неумолим. Он считал неуместным
входить в обсуждение побуждений, какие руководили в данном случае движением
виновного, а держался того правила, что на службе всякая вина виновата. А
потому в караульной роте все знали, что придется претерпеть рядовому Постникову
за оставление своего поста, то он и оттерпит, и Свиньин об этом скорбеть не
станет.
Таким этот штаб-офицер был известен начальству и товарищам,
между которыми были люди, не симпатизировавшие Свиньину, потому что тогда еще
не совсем вывелся «гуманизм» и другие ему подобные заблуждения. Свиньин был
равнодушен к тому, порицают или хвалят его «гуманисты». Просить и умолять
Свиньина или даже пытаться его разжалобить — было дело совершенно бесполезное.
От всего этого он был закален крепким закалом карьерных людей того времени, но
и у него, как у Ахиллеса, было слабое место.
Свиньин тоже имел хорошо начатую служебную карьеру, которую
он, конечно, тщательно оберегал и дорожил тем, чтобы на нее, как на парадный
мундир, ни одна пылинка не села; а между тем несчастная выходка человека из
вверенного ему батальона непременно должна была бросить дурную тень на
дисциплину всей его части. Виноват или не виноват батальонный командир в том,
что один из его солдат сделал под влиянием увлечения благороднейшим
состраданием, — этого не станут разбирать те, от кого зависит хорошо
начатая и тщательно поддерживаемая служебная карьера Свиньина, а многие даже
охотно подкатят ему бревно под ноги, чтобы дать путь своему ближнему или
подвинуть молодца, протежируемого людьми в случае. Государь, конечно,
рассердится и непременно скажет полковому командиру, что у него «слабые
офицеры», что у них «люди распущены». А кто это наделал? — Свиньин. Вот так
это и пойдет повторяться, что «Свиньин слаб», и так, может, покор слабостью и
останется несмываемым пятном на его, Свиньина, репутации. Не быть ему тогда
ничем достопримечательным в ряду современников и не оставить своего портрета в
галерее исторических лиц государства Российского.
Изучением истории тогда хотя мало занимались, но, однако, в
нее верили, и особенно охотно сами стремились участвовать в ее сочинении.
|
