ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
По окончании кадетских классов в инженерном училище
Брянчанинов и Чихачев вышли на вольную квартиру и поселились вместе на Невском
проспекте в большом и очень нелепом доме Лопатина. Дома этого теперь уже не
существует — он сломан, и по месту, которое занимал его обширный двор,
пролегает нынешняя Пушкинская улица.
Удаление из-под надзора, которому друзья подчинялись в
закрытом заведении, открыло им большую свободу располагать своим временем
сообразно своим стремлениям и вкусам. Они этим и воспользовались. Они повели
образ жизни самый строгий — чисто монашеский, — соблюдали постные дни; не
посещали никаких увеселений и гульбищ; избегали всяких легкомысленных знакомств
и ежедневно посещали церковь. Каждый день они вставали очень рано и шли пешком
в Невскую лавру, где выслушивали раннюю обедню, и затем там же пили чай у
голосистого иеродиакона Виктора.[15] Об
этом Викторе сохранилось предание как о монахе очень слабом — он вел самую
нетрезвую жизнь и говорил всем грубости, но ему все это прощалось за хороший
голос и за отменное мастерство руководить исполнителями при торжественных
богослужениях. Но как человек он был очень добр, прям и до того откровенен, что
не мог нимало покривить душою и притвориться. Такою своею прямотой он содержал
в постоянном страхе известного Андрея Николаевича Муравьева, которого находил
«противным», а его молодых «сен-сиров» называл «сквернавцами» и просто выгонял
вон.
Помолившись за раннею обедней и напившись чаю у Виктора,
друзья шли в свое инженерное училище, в офицерские классы, где оставались
положенное время, а потом уходили домой, скромно трапезовали и все остальное
время дня проводили за учебными занятиями, а покончив с ними, читали
богословские и религиозные книги, опять-таки отдавая перед многими из них
предпочтение сочинениям митрополита Михаила.[16]
Мягкое, миролюбивое, христианское настроение этого писателя
оказало чрезвычайно сильное влияние на обоих молодых людей и изменило путь их
жизни и деятельности. Первое, чем повредил им Михаил, выразилось тем, что ни
Брянчанинов, ни Чихачев не захотели воевать и не могли сносить ничего того, к
чему обязывала их военная служба, для которой они были приготовлены своим
специальным военным воспитанием. Потом они не попадали в общий тон тогдашнего
инженерного ведомства, где тогда инспекторствовал генерал Ламновский, имя
которого было исторически связано с поставкою в казну мрамора, почему его и
звали «мраморным». В инженерном ведомстве многие тогда были заняты заботами о
наживе и старались ставить это дело «правильно и братски», — вырабатывали
систему самовознаграждения.
«Монахи» не хотели ни убивать людей, ни обворовывать государства
и потому, может быть по неопытности, сочли для себя невозможною инженерную и
военную карьеру и решили удалиться от нее, несмотря на то, что она могла им
очень улыбаться, при их хороших родственных связях и при особенном внимании
императора Николая Павловича к Брянчанинову. Государь хотя о нем теперь уже не
осведомлялся так часто, как прежде, но если бы Брянчанинов захотел, то ему, при
его упомянутых родственных связях, всегда было легко напомнить о себе государю,
и тот, без сомнения, оказал бы ему свою всесильную помощь. Брянчанинов, однако,
этого не только не искал, но даже удерживал родных от всяких о нем забот в этом
роде. Он старался держать себя незаметно и скромно и как будто имел на уме
что-то другое.
Совершенно так же вел себя и Чихачев. А между тем они оба
окончили офицерские классы и были выпущены на службу: Брянчанинов из верхнего
класса в Динабург, а Чихачев из нижнего — в учебный саперный батальон. Тут они
на время расстались, и в 1827 году Брянчанинов выпросился в отставку и ушел в
свирский монастырь, где и остался послушником. По другим сведениям это было
иначе, и это интересно, потому что вторая версия содержательнее и полнее
выражает поэтическую борьбу молодых аскетов, как о ней рассказывали в обществе.
По рассказам современников, Брянчанинов и Чихачев колебались
уходить из мира в монастырь и решились на это только тогда, когда представилась
необходимость взяться за оружие для настоящих военных действий.
Как только у нас возгорелась война с Турциею, то Чихачев и
Брянчанинов оба разом подали просьбы об отставке. Это было и странно, и
незаконно, и даже постыдно, так как представляло их трусами, но тем не менее
они ни на что это не посмотрели и просили выпустить их из военной службы в
отставку.
Истинная причина их уклонения от военной службы в прошениях
их была не объяснена, но их семейным и друзьям было известно, что она
заключалась в том, что они находили военное дело несовместным с своими
христианскими убеждениями. Как люди последовательные и искренние, они не хотели
не только воевать оружием, но находили, что не могут и служить приготовлением
средств к войне. Впрочем, и самое возведение оборон они не усматривали
возможности производить с полною честностью. Им казалось, что надо было
«попасть в систему самовознаграждения» или противодействовать тем, чьи
приказания должно было исполнять.
Конечно, со стороны молодых людей тут было, может быть,
значительное преувеличение опасности, но тогда взятки царили повсюду, и сам
государь Николай Павлович, как явствует из многих напечатанных впоследствии
анекдотов, находил себя не в силах остановить это страшнейшее зло его времени.
Нашим «монахам» казалось, что служить честно — это значило
постоянно поперечить всем желающим наживаться, и надо порождать распри и
несогласия, без всякой надежды отстоять правду и не допускать повсюду
царствовавших злоупотреблений. Они поняли, что это подвиг, требующий такой
большой силы, какой они в себе не находили, и потому они решились бежать.
Борец более смелый еще подрастал.
|
