ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Входит человек средних лет, совершенно мне незнакомый и
называет себя незнакомым же именем.
Прошу садиться и осведомляюсь: чем могу служить.
— Я, — говорит, — недавно из-за границы; жил
два месяца в Париже и часто виделся там с одним странным земляком, которого вы
знаете. Он дал к вам поручение — доставить посылочку. Я ее тут у вас и оставил,
чтобы не носить, но позабыл сказать прислуге.
— Я, — отвечаю, — нашел какую-то посылочку;
но от кого это?
Он назвал Шерамура.
— Как же, — говорю, — очень его знаю. Ну что
он, как, где живет и все так же ли бедствует, как бедствовал?
— Он в Париже, но что касается бедствования, то в каком
смысле вы это берете… Если насчет жены…
— Как, — говорю, — жены!.. Какая жена! Я
спрашиваю: есть ли у него что есть?
— О, разумеется — он вовсе не бедствует: он «проприетер»,
женат, сидит grand mangeur’ом[38] в
женином ресторане, который называет «обжорной лавкой», и вообще, говоря его
языком, «жрет всегда хорошо», — впрочем, он это даже обозначил начальными
буквами, в полной уверенности, что вы поймете.
— Понять-то я понял, но что же это… как же это могло
случиться… Ангел… конечно, много значит… но все-таки…
Всматриваюсь в моего собеседника — думая, коего он
духа, — не вышучивает ли он меня, сообщая такие нестаточные дела о
Шерамуре? Нет; насколько мне дано наблюдательности и проникновения, господин
этот производит хорошее впечатление — по-видимому, это экземпляр из новой, еще
не вполне обозначившейся, но очень приятной породы бодрых людей, не страдающих
нашим нервическим раздражением и беспредметною мнительностью, — «человек
будущего», который умеет смотреть вперед без боязни и не таять в бесплодных
негодованиях ни на прошлое, ни на настоящее. Люди прошлого ему представляются
больными с похмелья; он на них не сердит и даже совсем их не судит, а словно
провожает на кладбище, приговаривая: вам гнить, а нам жить.
Я люблю эту породу за то, что в ней есть нечто свежее, нечто
уже не наше, нечто нам не свойственное, но живучее и сильное. Они взросли как
осот на межах между гряд, и их уже не выполешь. Русь будет скоро не такая, как
мы, а такая — как они, и слава богу, слава богу!
Поняв, что мой гость относится к этому сорту, я сейчас же
усадил его в более покойное кресло, велел подать чай и бесцеремонно (как
следует с такими людьми) попросил его рассказать мне все, что ему известно о
моем Шерамуре, — как он женился и сделался парижским «проприетером».
Гость любезно согласился удовлетворить мое любопытство.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Шерамуру помогла славянская война в Турции. Но как он мог
вздумать воевать? Не противно ли это всей его натуре и всем доводам его бедного
рассудка? И против кого и за кого он мужествовал и сражался? Все это было, как
вся его жизнь, — бестолково.
Вот как шло дело: он начитал в газетах, что турки обижают
бедных славян, отнимая у них урожай, стада и все, что надо «жрать». Этого было
довольно: долго не рассуждая, он восстал и пошел по образу пешего хождения в
Черногорию. Он попал в «Волдавию» или «Молдахию», где соединился с
«доброходцами» и явился в Сербию, образцовые порядки которой делали нелишним
здесь даже Шерамура. Он поступил куда-то, во что-то, о чем, по своему
обыкновению, не умел дать никакого резонного отчета. На войне он «барабанил»,
чего я даже не мог ожидать от него, но потом нашел, что в Сербии у всех жратвы
больше, чем он видел во весь свой век. «Даже вином прихлебывают». Никаких иных
интересов, достойных борьбы за жизнь и смерть, Шерамур, разумеется, не
признавал, но в этом его нельзя винить, потому что он не мог их чувствовать. И
вот он духом возмутился: за что он сражается: если у них есть, что жрать, то
чего же им еще надо? «Черти проклятые!.. с жиру бесятся! к нам бы их
спровадить, чтобы в черных избах пожили да мякины пожевали!» Славянские
претензии Шерамур все считал пустяками, которые Аксаков в Москве выдумал вместе
с Кокоревым, и Шерамур рассердился и «вышел», то есть перестал барабанить.
Некоторое время он слонялся без дела, но ощущал себя в полном довольстве:
«везде, говорит, есть кукуруза и даже вином запивают, как в царстве небесном».
Таково его понятие о царстве небесном. Но вот, переходя туда-сюда, с плохими и
бестолковыми расспросами, он был, наконец, приведен своим ангелом куда ему
следовало; напал на таких людей, которые тоже подобно ему подвывали:
Холодно, странничек, холодно,
Голодно, родименький, голодно.
|
