ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Теперь третий постоянный инок нашего монастыря — наш
корпусный доктор Зеленский. Он тоже был холост, тоже был домосед. Этот даже
превзошел двух первых тем, что жил в лазарете, в последней комнате. Ни
фельдшер, ни прислуга — никто никогда не могли себя предостеречь от внезапного
его появления у больных: он был тут как днем, так и ночью. Числа визитаций у
него не полагалось, а он всегда был при больных. В день несколько раз обойдет,
а кроме того еще навернется иногда невзначай и ночью. Если же случался
труднобольной кадет, так Зеленский и вовсе его не оставлял — тут и отдыхал
возле больного на соседней койке.
Этот доктор по опрятности был противоположность Перскому и
родной брат эконому Боброву. Он ходил в сюртуке, редко вычищенном, часто очень
изношенном и всегда расстегнутом, и цвет воротника у него был такой же, как у
Андрея Петровича, то есть нераспознаваемый.
Он был телом и душою наш человек, как и два первые. Из
корпуса он не выходил. Это, может быть, покажется невероятным, но это так.
Никакими деньгами нельзя было его заставить выехать с визитом на сторону. Был
один пример, что он изменил своему правилу, когда приехал в Петербург великий
князь Константин Павлович из Варшавы. Его высочество посетил одну статс-даму,
которую застал в страшном горе: у нее был очень болен маленький сын, которому
не могли помочь тогдашние лучшие доктора столицы. Она посылала за Зеленским,
который славился отличным знатоком детских болезней, в коих имел, разумеется,
огромный навык, но он дал свой обыкновенный ответ:
— У меня на руках тысяча триста детей, за жизнь и
здоровье которых я отвечаю и на стороны разбрасываться не могу.
Огорченная его отказом статс-дама сказала об этом великому
князю, и Константин Павлович, будучи шефом Первого кадетского корпуса, изволил
приказать Зеленскому поехать в дом этой дамы и вылечить ее ребенка.
Доктор повиновался — поехал и скоро вылечил больное дитя, но
платы за свой труд не взял. Одобряет ли кто или не одобряет этот его поступок,
но я говорю, как происходило.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Зеленский был доктор отличный и, сколько я могу теперь
понимать, вероятно, относился к новой медицинской школе: он был гигиенист и к
лекарствам прибегал только в самых редких случаях; но тогда насчет медикаментов
и других нужных врачебных пособий был требователен и чрезвычайно настойчив. Что
он назначил и потребовал, — это уже чтоб было, да, впрочем, и
сопротивления-то некому было оказывать. О пище уж и говорить нечего:
разумеется, какую порцию ни потребуй, Бобров не откажет. Он и здоровых
«мошенников» любил кормить досыта, а про больных уже и говорить нечего. Но я
помню раз такой случай, что доктор Зеленский для какого-то больного потребовал
вина и назначил его на рецепте словами: «такой-то номер по прейскуранту
Английского магазина».
Солдат понес требование эконому, и через несколько минут
идет сам Андрей Петрович.
— Батенька, — говорит, — вы знаете ли,
сколько этот номер вина за бутылку стоит? Он ведь стоит восемнадцать рублей.
А Зеленский ему отвечал:
— Я и знать, — говорит, — этого не хочу: это
вино для ребенка нужно.
— Ну а если нужно, так и толковать не о чем, —
отвечал Бобров и сейчас же вынул деньги и послал в Английский магазин за
указанным вином.
Привожу это, между прочим, в пример тому, как они все были
между собою согласны в том, что нужно для нашей выгоды, и приписываю это именно
той их крепкой друг в друге уверенности, что ни у кого из них нет более
драгоценной цели, как наше благо.
Имея на руках в числе тысячи трехсот человек двести
пятьдесят малолетних от четырех до восьми лет, Зеленский тщательнейше наблюдал,
чтобы не допускать повальных и заразительных болезней, и заболевавших
скарлатиною сейчас же отделял и лечил в темных комнатах, куда не допускал капли
света. Над этой системой позже смеялись, но он считал ее делом серьезным и
всегда ее держался, и оттого ли или не оттого, но результат был чудесный. Не
было случая, чтобы у нас не выздоровел мальчик, заболевший скарлатиною.
Зеленский на этот счет немножко бравировал. У него была поговорка:
— Если ребенок умрет от горячки, доктора надо повесить
за шею, а если от скарлатины — то за ноги.
Мелких чиновных лиц у нас в корпусе было очень мало.
Например, вся канцелярия такого громадного учреждения состояла из одного
бухгалтера Паутова — человека, имевшего феноменальную память, да трех писарей.
Только и всего, и всегда все, что нужно, было сделано, но при больнице
Зеленский держал большой комплект фельдшеров, и ему в этом не отказывали. К
каждому серьезному больному приставлялся отдельный фельдшер, который так возле
него и сидел — поправлял его, одевал, если раскидывается, и подавал лекарство.
Отойти он, разумеется, не смел и подумать, потому что Зеленский был тут же, за
дверью, и каждую минуту мог выйти; а тогда, по старине, много не говоря, сейчас
же короткая расправа: зуботычина — и опять сиди на месте.
|
